Конец века в Бухаресте - [51]

— Что у тебя за новости, Пэуница? — весело встретил ее Урматеку.

Женщина, еще раз оглянувшись, подошла к Янку и поцеловала его, позволяя его нетерпеливым рукам, притянувшим ее, касаться груди и крутых бедер.

— Это неплохо — свеженькая женщина с утра на голодную душу, — проговорил Янку, целуя шею и плечи Пэуны.

Пэуна была одной из тех редких женщин, связь с которой Урматеку не столько по необходимости, сколько по собственной прихоти почитал нужным скрывать. Обычно свою близость с женщиной он любил выставлять напоказ, ровно настолько, чтобы это не задевало кукоану Мицу и вместе с тем тешило его мужское самолюбие. Пэуна нравилась ему чрезвычайно. И гордость, которую Янку испытывал от тайной, молчаливой близости с ней, превосходила даже королевскую гордость. Да, с женщинами у него были особые отношения! Он все время искал какого-то особого равновесия, от каждой беря что-то свое и стараясь не упустить ни одну. К примеру, почувствовав, что Журубица охладела к нему, будто покрылась инеем, он всячески заигрывал с Паулиной Цехи, которую еще не соблазнил, но разжигал, добиваясь, чтобы та вздыхала по нему. При этом на кукоану Мицу он и внимания не обращал, во-первых, потому что она не поверила бы в эти заигрывания, а во-вторых — все-таки между ним и Паулиной ничего не было. Его страсть принадлежала Пэуне. Янку ходил к ней в светелку, позади церкви Куцит де Арджинт, где летом было прохладно и подавалось в больших чашках кофе и холодная вода с вареньем, а зимою было тепло и пахло айвой и печеными яблоками.

Когда решено было устроить Пэуну к домнице, Янку представил ее как обедневшую родственницу. И среди многочисленных слуг, безликих для своей хозяйки, Пэуна, по совету Урматеку, вела себя тише воды ниже травы, не привлекая внимания ни других слуг, ни самой домницы.

«Чем реже будут о тебе вспоминать, тем больше ты сможешь услышать!» — таков был последний совет Янку перед тем, как Пэуна стала служанкой.

Новая горничная служила не за страх, а за совесть. И в доме на Подул Могошоайей, полном птиц, картин и цветов, куда приезжало множество всякого народа, где мысли щедрой хозяйки витали где угодно, только не вокруг хозяйства, не происходило ни одного движения, о котором бы доверенный человек барона не знал. В первую очередь стало известно, как ведет себя сам барон, что он говорит и, особенно, что обещает домнице. Обычно Пэуна не спешила со своими рассказами. К нему в дом без особых причин она заглядывала редко, больше чтобы показаться на глаза кукоане Мице. Но на этот раз бежала со всех ног, потому что накануне, прежде чем доложить, что экипаж подан, она выслушала все, что говорилось в гостиной. И теперь пересказывала второпях, глотая слова, придавая этим еще большее значение и вес тому известию, какое принесла с собой.

Вполне понятно, что для Янку это была важная новость. Но, слушая Пэуну, он решил, что ее торопливость весьма подозрительна. Женщиной она была умной. За несколько месяцев подслушивания научилась не только запоминать слова, но и истолковывать их. А это Янку уже не нравилось, особенно когда создавалась такая серьезная ситуация, как теперь. Что касается своих давних подозрений, возникших еще в Джурджу, и догадок Пэуны, он лишь улыбался самодовольной понимающей улыбкой, какие бы трудности в отношениях с Буби и Катушкой ни предвидел. Рассказ Пэуны не нравился ему не поэтому, а потому что ему не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заподозрил, будто его положение пошатнулось. Янку не нравилось и то, что женщина понимала, какое опасное оружие у нее в руках. Несмотря на всю его страсть, рано или поздно зайдет речь о разлуке, и тогда-то ее сообразительность и знания могут усложнить дело. Поэтому Урматеку, выслушав все совершенно спокойно и прикинув что к чему, начал задавать вопросы о всяческих пустяках, чтобы отвлечь внимание от особо важных моментов, а потом насмешливым тоном самоуверенного человека попытаться и вовсе рассеять то впечатление о положении дел, какое создалось у Пэуны.

— Ты говоришь, что Буби упоминал этого… Пузана? То есть Дородана, я хотел сказать, — спросил Янку, глядя куда-то в сторону.

— Сначала — да! — ответила женщина.

— Он его видел?

— Об этом он не говорил, но получается вроде бы так!

— Подумать только! Ну, теперь мы совсем пропали! — Янку расхохотался. Смех, хоть и фальшивый, поначалу сбил Пэуну с толку.

— Ну, а как ты там говоришь — что он хочет построить? Фабрику? Что за фабрику?

— Зеркальную!

— Ой-ей-ей! Этого только нам и не хватало!

Зацепив ложечкой абрикосового варенья вместе с горьковатыми зернышками, Янку прошептал: «Открой ротик!», помешав этим игривым жестом женщине ответить.

— Так… значит, так! Продадут Зидуриле и Глиганул… и построят фабрику! (Этот повтор выдавал тревогу Янку.) А меня они спросили?

Последние слова он бросил быстро, словно по ошибке, о которой якобы тут же пожалел. Пэуна жевала варенье и ответить не могла, поэтому он продолжал сам:

— Хорошо! Если они хотят, это их дело! Разве это мои деньги? — Янку закурил сигару. — Молодец, девочка! Но с чего ты так торопилась? — неожиданно спросил он, глядя Пэуне прямо в глаза.