Конец вечной мерзлоты - [11]

— Земля, даже чукотская, — это самый дорогой товар! — горячился Петр Васильевия. — Слыхал, сколько отвалили американцы за аляскинскую землю? Миллионы! И не ассигнациями, а долларами. Понимаешь, что это такое! Да где это тебе понять. Для Тренева теперь самое время и Чукотку продать. Вот и рвут друг у друга власть, чтобы миллионы эти себе в карман положить…

Главная забота в яранге Тымнэро состояла в том, чтобы хоть чем-то накормить детей и собак.

А самим можно продержаться на спитом чае, на жалких остатках собачьего корма.

Что же будет дальше?

Зачем понадобилось свергать со своего сиденья Солнечного владыку, изменять заведенный порядок, когда каждый знал свое место, свое положение, свою надежду? Была и у Тымнэро надежда. Мечтал он вырастить детей, сделать их лучшими каюрами — на всем протяжении снежного нартового пути от Уэлена до Въэна, каждому снарядить! хорошую упряжку самых сильных и выносливых собак.

И тогда они с женой Тынатваль могли бы спокойно доживать свою старость, ожидая детей, отправившихся в дальний путь.

Сам Тымнэро чинил бы нарты, мастерил новые, растил смену для собачьих упряжек.

Это была бы достойная настоящего человека жизнь.

Комитет общественного спасения Анадырского уезда собрался на свое очередное заседание.

Члены комитета шумно входили в сени, громко топали ногами, отряхивая с торбасов и валенок липкий весенний снег, и пробирались в накуренную комнату.

Наискось от председательского стола сидел бледный радист Асаевич, Голова у него шла кругом от противоречивых телеграмм и слухов. Порой, ему казалось, что он видит какой-то странный затянувшийся сон — проснется он в своей каморке, и все станет на прежние места. Снова Царегородцев будет занимать место за главным столом в уездной канцелярии, в сенях будут толпиться торговцы и промышленники, богатые оленеводы, мелкие анадырские мещане, промышляющие ростовщичеством, тайной скупкой пушнины за водку, золотоискатели в ожидании разрешения на старательство и разведку драгоценного металла.

Совсем еще недавно все сидели в строгом порядке, соблюдая свое место в небольшом анадырском обществе, и Асаевич отлично знал, как с кем разговаривать.

Вот пришел Иван Тренев. "Лис Тренев", как за. глаза называли его многие в Ново-Мариинске. Сходство с лисой-огневкой подчеркивала рыжеватость волос, бородки и даже бровей Ивана Архиповича. Глухая ненависть шевельнулась в душе Асаевича. Как он мог тогда поддаться уговорам этого хитреца, скрыть телеграмму от законных представителей власти да еще согласиться возглавить Комитет общественного спасения? Какой из него председатель? В этом, правда, быстро убедились все члены комитета. Он легко уступил место Ивану Мишину, бывшему делопроизводителю полицейского управления. Низкорослый, лысоватый мужчина, которого все за глаза звали Ванькой, теперь принял важный вид и надулся, как пузырь. Даже голос у него заметно изменился. Когда смещали Асаевича, много толковали о демократии и о том, что надо прислушиваться к голосу народа. Но больше прислушивались к телеграммам из Петропавловска, где настойчиво советовалось Комитету общественного спасения Ново-Мариинска оставить у власти Царегородцева… Эти телеграммы насторожили всех анадырских политиков, и Тренев, теребя жиденькую рыжеватую бородку, задумчиво повторял:

— Так-так-так… Так-так-так…

Вошел Петр Каширин, и все притихли, как бы сжались. Асаевич не совсем понимал силу этого человека, у которого, знал, за, душой ничего не было, кроме кайла, остро отточенной лопаты да старательского лотка.

Последним явился Мишин и положил на стол потертый тощий кожаный портфель. Обведя собравшихся строгим взглядом, он сказал:

— Господа!

Каширин громко крякнул, насмешливо посмотрел на Мишина. Бывший царский делопроизводитель отвел взгляд и поправился:

— Граждане! Приближается лето. Продовольственные запасы в уезде истощены, а источники их восполнения остаются до сих пор неизвестными. У нас нет связей. с торговым домом Чурина из Владивостока. Братья Караевы, находящиеся на мысе Восточном, не отозвались на наши запросы.

— Однако вся надежа на рыбу, — сказал рыбак Ермачков, хитро взглянув на анадырских рыбопромышленников — молчаливого, флегматичного японца Сооне и благообразного, дородного Грушецкого.

Без Ермачкова не обходилось ни одно примечательное событие в Ново-Мариинске. Он умел проникать всюду и в нужное время, хотя его никогда никуда не звали.

— Моя имей опизатерьства, — с удивительной для него быстротой отозвался Сооне, — моя давай рыба компания, моя своя рыба нет!..

— Сооне-сан прав, — заговорил сытым басом Грушецкий. — У каждого из нас есть свои обязательства перед компанией, и выловленная нами рыба, если бог ее нам пошлет, будет полностью отправлена заказчику.

Иван Тренев, теребя бородку, медленно поднялся с места.

— Граждане, — заговорил он негромко, но проникновенно. — Новая Россия ждет помощи от деловых людей, от людей, готовых поступиться личным благополучием во имя спасения общественного порядка. Мы все ждем от прокышленников и коммерсантов деловых предложений.

Все молчали, и каждый посматривал на другого.

Тренев понимал, что ни один из них не отважится на то, чтобы сказать действительно дельное. Все они — даже те, кто корчил из себя настоящих хозяев, — на самом деле таковыми не являлись, представляя, в Ново-Мариинске и во всей анадырской округе крупные торговые фирмы. ч