Конец Ольской тропы - [16]

Прошло два месяца с того дня, когда Бочек закончил перевозку вверх по реке грузов, доставленных морскими пароходами с востока. «Бесхлебница», «бесчайница», «бестабачница» исчезли из колымских разговоров. Капитан увел судно в безопасный от ледохода затон Лабуя и, провожаемый всем населением, покинул Среднеколымск.

Морской состав экспедиции Бочека возвращался на запад. Путь был тяжел и утомителен даже при сравнении с ледовым рейсом «Ленина» через пунктиры моря Лаптевых. На протяжении трех тысяч километров кочковатой тундры и тайги между Колымой и столицей Якутии моряки встретили только два жилых пункта — Верхоянск и Абый. На картах они значились как города. На деле это были крохотные поселки: не сколько десятков почернелых от времени изб, защищенных от морозов тройными рамами в окнах; несколько сотен бородатых людей, живущих охотой, рыболовством и давно отшумевшими новостями. Они промышляли песца, ходили с заговоренным ножом на сохатого и медведя, жадно слушали редкие капсе[5] ямщиков, везущих почту из Якутска в Среднеколымск. Ямщики посещали эти места два раза в год, в месяцы больших холодов. Летом Верхоянск и Абый были окружены неприступными болотами, и случайный путешественник мог попасть туда лишь со стороны ледового моря Лаптевых, поднимаясь против течения диких порожистых рек Индигирки и Яны.

На переходе из Верхоянска в Абый морозы измучили моряков. Невидимые иглы больно кололи грудь.

Бочек из любопытства развязал рюкзак и взглянул на градусник. Серебряная жилка застыла на минус 63 по Цельсию. Градусник неожиданно лопнул в руках капитана: на этой равнине, в предгорьи Верхоянского хребта, находился мировой полюс холода.

Моряки пересекли равнину и, задыхаясь от крутого подъема, поднялись на Верхоянские сопки. Дышать стало легче. Слипко не преминул удивиться этому и поделился открытием с остальными.

— Который раз прохожу здесь зимой, и всегда одна история, — сказал он, отдирая сосульки с бороды и усов. — Наверху свободнее дышится, чем в тундре. Никак не пойму причину.

— Шутка природы, — объяснил Бочек. — Неизученные еще нами законы движения арктического воздуха. Молодых предупреждал меня о такой несуразности. Холодные слои оседают в долинах. По рассказам участников высокогорных экспедиций должно быть наоборот. Однако мы с вами, несмотря на разреженный воздух, чувствуем себя легко и приятно. Жаль, градусник лопнул.

— Куда интереснее другое обстоятельство, — сообщил капитан. — Ляховские острова, где мы недавно были, севернее Верхоянска на тысячу двести километров, но там теплее, чем здесь...

— Тагам!..

Упряжки перевалили через сопки и снова помчались по равнине на запад, где Слипко заметил низкий сруб поварни. В ней предстояло провести новогоднюю ночь — шестьдесят первую ночь берегового путешествия.

Поварня одиноко торчала на равнине. Это была полукрытая снегом мрачная избушка без окон, колымская гостиница, как шутливо называли ее моряки, — одна из редких вех, желанных для каждого человека, блуждающего в безлюдных пространствах северо-востока. В таких «гостиницах» коротал часы отдыха писатель Гончаров, когда возвращался с фрегата «Паллада» зимним путем в Петербург. Первобытность этих мест и примитивность бытовых условий потрясли русского барина.

— Где же останавливаются? Где ночуют? — с ужасом спрашивал автор «Обломова».

— В иных местах, — отвечали ему, — есть поварни.

«При этом слове, — ехидно писал Гончаров, — конечно, представится вам и повар, пожалуй, в воображении запахнет бифштексами, котлетами. Поварня, говорят мне, — пустая, необитаемая юрта, с одним искусственным отверстием наверху и со множеством природных щелей в стенах, с очагом посередние — и только. Следовательно, это quаsi-поварня. Прямо на тысячу или больше верст пустыня, налево другая, направо третья и так далее».

Но Гончарову не приходилось ночевать в снегу. Поварни на Охотска-Якутском тракте попадались сравнительно часто, и он проводил каждую ночь у благодатного тепла камелька.

Моряки не мечтали о подобной роскоши. Спальные мешки из заячьих шкур были для них постелью и домом. Обычно ночь настигала их вдали от жилья. Каюры распрягали оленей и устраивали на равнине загородку из нарт, защищающую от пурги. У нарт копытили снег и нетерпеливо чмокали голодные олени. Скудный мох составлял единственную пищу неприхотливых животных. В кругу из нарт располагались моряки. Они стелили на снегу кукули и залезали в них, не снимая одежды: в шапках, кухлянках и пимах.

Изредка они набредали на поварни, где удавалось разжечь камелек и согреть воду, и однажды ночевали в смрадной урасе гостеприимного якута-скотовода. Поварня была пределом их желаний.

Слилко радостно торопил упряжку:

— Тагам!..

И, воткнув хоррей в снег, остановил нарты у дверей поварни.

Сумерки заволокли тундру дымчатой мглой. Караван стал на ночевку.

Был канун 1932 года, и моряки хотели отпраздновать eгo у живительного огня камелька.

— Если посчитать, сколько новогодних ночей каждый из нас провел в пути, — сказал старший механик, — в душу тоска заползает. Крутишься на белом свете, плаваешь. штормуешь, а годы быстрее оленей бегут.