Конец Ольской тропы - [12]

Многое говорили участники экспедиций. Достоверность их рассказов подтверждали морские рейсы из Владивостока в бухту Нагаево. В навигацию 1931 года туда было отправлено такое количество рабочих и грузов, какого не видела Колыма за пятьдесят два года существования Ольской тропы старика Килланаха.

Ледовый поход «Сахалина» завершал эти рейсы.

Основной темой разговоров на борту была Колыма. Она вызывала затяжные споры между обитателями кают-компании.

— Наше время, — говорил старый моряк штурманам, — прививает совершенно иные взгляды. Плавали мы с вами на многих линиях и, надо признаться, дальше портовых магазинов и кабачков не заглядывали. А взгляните на молодежь, — кивнул он на штурманских учеников. — Колыма для них не только советское Эльдорадо. Они заглядывают за границы бухты Нагаево, пытаются проникнуть в будущее этого края. Я завидую нашей молодежи и хотел бы вернуть свою юность, растраченную на дансинги и чайные домики.

— Опоздали, дорогой, — съязвил радист. — Наше дело извозчичье. Новое время, новые песни, новые герои.

— Согласен с тем, — сказал старый моряк, — что всякое время выдвигает своих героев, но каждый из нас — винтик, приносящий пользу. Надо лишь уметь найти свое место, и жизнь станет куда содержательнее. Возьмите Александра Павловича Бочека. Он еще в мореходном училище мечтал стать полярником и осваивать неизученные земли.

Когда капитан умолк, в дверях кают компании появился Берзин. Его лысая голова сверкала под матовыми абажурами ламп, как гладко отполированный костяной шар. Тщательно подстриженная бородка сглаживала угловатость его удлиненного лица. Ничто так не отличало его от других пассажиров, как взгляд. На моряков и пассажиров смотрели глаза мечтателя.

Берзин был прост и отзывчив. Некоторые ошибочно принимали эти его качества за мягкотелость. Рассчитывая на нее, один из штурманов, еще у Карафуто, где пароход столкнулся с оторванными от берегов Сахалина ледяными полями, пытался уговорить Берзина вернуться назад. Штурман предпочитал плавать проторенным курсом в японские порты и в душе смеясь над Берзиным за его сухопутный вид, красочно изобразил ужасы зимовки в дрейфующих льдах.

Берзин внимательно разглядывал его и сожалеюще качал головой, когда тот передавал подробности полузабытых ледовых трагедий.

— Так, — мягко сказал Берзин, выслушав штурмана. — Встречался я и раньше с моряками... Вы трус или моряк? — в упор спросил он. Тем дело и кончилось.

Прошло двадцать суток, заполненных перезвонами машинного телеграфа и грохотом взломанных льдов.

Берзин переступил порог кают-компании.

— Веселитесь, товарищи, — подмигнул он. — Берег виден!

Моряки и пассажиры ринулись к иллюминаторам. Капитан взглянул поверх их голов.

— Ваша правда, Эдуард Петрович. — сказал он. — Долгожданный остров Завьялова. Осталось пятьдесят миль.

— Можно чемоданы укладывать! — обрадовались в кают-компании.

Капитан умерил восторг пассажиров.

— По чистой воде, — разъяснил он, — действительно на одну вахту ходу. Не забывайте про льды и не волнуйтесь. Через неделю будем в Нагаеве.

— Поздравляю, — повернулся он к Берзину.

Тот засмеялся.

— Не меня, — вас поздравлять надо.

«Сахалин» отвоевывал пядь за пядью. Моряки вели его напролом сквозь льды, решив, что лучше зимовка, чем позор ное отступление назад. Ибо двадцать пять пассажиров, которых вез пароход, были не совсем обычными пассажирами. На борту «Сахалина» находился штаб армии освоения горной Колымы: руководители, инженеры, геологи треста «Дальстрой», созданного по решению правительства.

Партия и страна поручили железному племени чекистов вдохнуть жизнь в огромный край вечной мерзлоты и головоломных загадок. Совнарком назначил директором Дальстроя Эдуарда Петровича Берзина.

10. Коррективы к лоции Давыдова

В лоции Охотского моря, принадлежащей перу знаменитого исследователя наших дальневосточных водных пространств и побережий гидрографа Давыдова, о бухте Нагаево упомянуто много и пространно. Не вдаваясь в подробности, интересующие прежде всего моряков, любознательный путешественник прочтет в ней следующие строки:

«В самой бухте Нагаево нет ни домов, ни селений, ни отдельных юрт; только на другой стороне перешейка, на берегу бухты Гертнера, близ берега моря находится несколько тунгусских летних чумов; сюда на лето из глухой тайги переселяется несколько семейств тунгусов для ловли рыбы и заготовки ее на зиму. С наступлением холодов и прекращением хода рыбы они бросают эти юрты и уходят вглубь материка для зимней охоты на пушного зверя».

1600 миль разделяют Владивосток и мертвые, в снежных шапках снегов на отвесных утесах, острова Тауйской губы, преграждающие путь кораблям, идущим в северо-западную часть Охотского моря. За островами скрыта в густых туманах длинная, будто огромный язык, бухта Нагаево, или, как называли ее в старину, бухта Волок. Отсюда казаки, приплывавшие с Амура за «мягкой рухлядью», волоком переправляли свои кочи на колымские притоки.

В бухте не бывает туманов, но подход к ней нередко в летние месяцы затянут слякотной мглой Тауйской губы. Капитаны не любят водить сюда корабли.

В навигационный период рейс из Владивостока в бухту Нагаево продолжается шесть суток. Сроки зимнего плавания впервые установлены моряками товаро-пассажирского парохода «Сахалин». Ровно через месяц после выхода из Владивостока «Сахалин» пробил узенькую дорожку в торосистых полях Тауйской губы и стал рядом с зимующими у «ворот» бухты грузовыми пароходами «Свирьстрой» и «Дашинг».