Конец ночи - [4]
Рядом, уткнувшись лицом в колени, сидел Бабкин. Голова его была перевязана взбухшим, покрасневшим от крови бинтом. Под деревом, разметав руки, спала Настя, почти закрыв своим телом девочку. Иван шевельнулся, и Бабкин наклонился над ним.
— Живой? — спросил он и поправил шинель, которой был укрыт Иван.
Ногам Ивана стало холодно, он попытался поднять их и почувствовал, что не может. Бабкин заметил его движение:
— Ты что, друг? Или вовсе худо?
Иван не ответил. Странным показалось ему, что он умирает, потому что все было так просто и обыкновенно вокруг: деревья покачивали листьями, пахло грибной плесенью, нежно розовела на горизонте заря, — и он решил, что не такая это страшная штука — смерть, как о ней говорят люди.
— Ты что? Больно? — спросил Бабкин и, как ребенка, погладил Ивана по голове.
Иван, хотя и слышал его слова, но уже не понимал их смысла.
Он видел, как идет по широкому полю куда-то вдаль. Он не слышал, как проснулась девочка и кричала, не чувствовал, как сложил ему на груди руки Бабкин и натянул на лицо шинель. Он шел все вдаль и вдаль. Потом остановился и лег на землю, раскинув руки, словно обнимая ее, и прижался к ней, целуя и плача слезами радости и удовлетворения…
КОНЕЦ НОЧИ
К. А. Федину
В избе было душно. Павел распахнул дверь, но старик не переставал жаловаться, что ему не хватает воздуха. Он лежал, разметав по одеялу сухие коричневые руки.
В окне о стекло билась муха. Она жужжала тревожно и жалобно.
— Убери ее, — сказал старик.
Павел накрыл муху ладонью. Она заметалась, зажужжала еще громче и затихла, зажатая в кулаке.
— Не дави, — сказал старик, — выпусти.
Павел разжал пальцы. Муха рванулась к потолку, покружилась и вылетела в раскрытую дверь. Старик посмотрел ей вслед, устало закрыл глаза.
— Может, не брать корову, отец? — спросил Павел.
Старик закашлялся, лицо покраснело, на висках надулись вены. Он откинул одеяло и долго лежал, неподвижно глядя в потолок.
— О себе думай, — наконец сказал он, — на фронт ведь возвращаешься. А я ничего… я еще крепкий.
Павел хотел что-то сказать, но не сказал, вышел во двор.
На дороге возле избы валялся заржавленный остов разбитой немецкой машины. Белоголовый мальчик в широких не по росту штанах раскачивал из стороны в сторону колесо, стараясь снять его с изогнутой, скрипящей оси. Делал он это молча, сосредоточенно, приоткрыв от напряжения рот, из носа тянулась к губам длинная белая струйка. Мимо него пробежала девочка, остановилась, засунув палец в рот, рассудительно спросила:
— Да на што оно тебе? — И увидела Павла. — Ой, дядя Паша! — удивленно воскликнула она.
Павел смотрел на нее и не узнавал.
— Чья ж ты такая? Вы тут повыросли все…
— Да я ж Зина Кучумова. А вы с войны?
— С войны, — ответил Павел.
— А у нас изба погорела, и бревнушка не осталось, — жалостливо сказала Зина, но тут же радостно сообщила: — А папка без ноги с фронта вернулся, заходите до нас, — и побежала, шлепая босыми ногами по вязкой пыли.
Где-то высоко в небе будто струна зазвенела. Тихий шелестящий звон повис в воздухе. Павел запрокинул голову — из-за облака, широко размахивая крыльями, вереницей вылетали перелетные птицы.
Мальчик тоже стоял, смотря в холодное, слепящее солнцем небо.
— Тятя, улетают, — крикнул он.
— Осень уже, — сказал Павел, а сам подумал, что снова ему придется быть на фронте в самые морозы.
Подул ветер, принес откуда-то густой запах свежевспаханной земли и терпкий аромат позднего сена. За деревней на полусгоревшей крыше разбитого бомбой дома стоял одноногий аист, неподвижный, точно вылепленный из глины. Узенькая речушка, пересекая поле, тонкой лентой тянулась к горизонту. Ни одного деревца не росло по ее берегам, и, сиротливо извиваясь, она терялась где-то за холмами.
Павел смотрел на дорогу. Темной ухабистой полосой уходила она к лесу. Оттуда, из леса, еще плохо различимое для глаза, выползало облако пыли, медленно приближалось к деревне.
— Иди, посиди с дедом, Ванюшка, — сказал Павел. — Стадо гонят… Пойду пригляну коровенку. Иди. Слышишь?
Мальчик дернул носом, так, что белая струйка быстро, как змейка, исчезла, изо всей силы крутанул колесо и нехотя пошел мимо отца в избу.
Неожиданно пустынная улица ожила. Заскрипели двери, встревоженно залаяли собаки. Все уже заметили приближающееся стадо и, толкая друг друга, бежали, чтобы первыми встретить его за деревней. Испуганно кудахтая, размахивая крыльями, метались обезумевшие от страха куры. Свистя, яростно нахлестывая лошадь, бешеным галопом проскакал парень. Вздутая ветром рубаха горбом торчала у него на спине. Два огромных облака пыли двигались сейчас по дороге: одно — из леса, другое — навстречу ему, из деревни.
Из окна Ваня видел, как отец сбежал по тропинке в поле, как, широко размахивая руками, быстро шел к лесу.
На кровати зашевелился старик. Он приподнялся, кряхтя, спустил ноги.
— Куда ты, дедушка? — сказал Ваня. — Нельзя, ложи.
— Мал еще! — ответил дед.
Он кое-как натянул штаны и, опираясь на хрупкое худое плечо внука, пошел к двери.
Ступал он осторожно, охая при каждом шаге. На пороге остановился и медленно, полузакрыв глаза, вдохнул воздух.
Пахло навозом и засыхающей травой. Далеко, на скошенных пожелтелых лугах торчали разметанные ветром копны. Зашумев крыльями, пролетела птица, плавно опустилась на дерево.
