Мне уже нужно было ехать на работу, а он не звонил.
— И не позвонит, — сказала Лена.
Она причесывалась у зеркала, запрокинув голову. Волосы ее потрескивали, пахли морской водой. Там, в зеркале, я видел ее лицо. Даже после сна оно было молодым, без морщин, и красивым. Таким же, как и пятнадцать лет назад, когда мы поженились.
— Не позвонит, — повторила она, — вот увидишь.
— Не каркай!
Она вздрогнула.
— Ты обещал на меня не кричать...
— Извини, — сказал я.
Она положила гребенку, подкрасила губы и, глядя на меня в зеркало, спросила:
— Неужели тебе приятно, когда тебя боятся?
— Директора должны бояться.
— Не думаю. Это унизительно,
Я начал злиться: и без нее достаточно наслушался нравоучений. Еще недавно мне было тесно от друзей и доброжелателей, а теперь... стоило задуть ветру, и вот... опереться почти не на кого.
— Не пой с чужого голоса, — сказал я.
— У меня слуха нет. Я просто не могу петь с чужого голоса.
— Хватит, на работу опоздаешь. И Варваре пора в детский сад.
Из кухни кричала Варя, радостно сообщая, что она доела всю кашу.
Я не стал их провожать. Но когда хлопнула за ними дверь, все же подошел к окну. Варя протопала красными сапожками по ночной луже, обрызгала Лену. Лена не рассердилась, взяла ее за руку. У ворот они обернулись.
— Папа, помаши из того окошка, — крикнула Варя.
Я прошел в столовую, стал ждать, когда они обойдут дом.
В простенке между окнами на кнопке криво болталась злополучная статья из областной газеты. Кусочек бумаги, полный яда и лжи. Я сам вырезал ее, сам прикрепил тут, на видном месте. Честное слово, ничего более несправедливого я не читал никогда. Фрезеровщик Пашка Цыганков и еще три таких же демагога, как он, собрали всевозможные сплетни обо мне. Дескать, я груб, дескать, мало доверяю людям, плохо знаю их настроения, пренебрегаю мнением коллектива и за все берусь сам. Дескать, я чинуша. Так и написано. А ныне, мол, особенно недопустимы высокомерие, бюрократизм, чванство, голое администрирование. Одним словом, повезло: десять заводов в нашем городе, а Пашка Цыганков завелся именно у меня. Удивительно: его ведь считали моим любимчиком. Отблагодарил любимчик за все. Сполна.
Из-за угла дома показались Лена и Варя. Я увидел их и почти одновременно услышал, как в спальне зазвонил телефон. Я никогда не бегал к телефону, но сейчас побежал. И, пока бежал, не без злорадства подумал, что со стороны я, наверно, смешон, что обстоятельства меняют людей. Я ударился коленкой о стул, дохромал до телефона и, растирая ногу, поднял трубку.
Это звонил он, Шамаев.
— Жив? — спросил он.
— А что мне сделается? — Я бодро хохотнул.
— Настроение?
— Боевое!
Я услышал Варин голос: она звала меня, стоя под окном столовой.
— Извини, вчера позвонить не мог: был на даче.
— Пустяки, — проговорил я, вспомнив, как весь день и всю ночь ждал этого звонка.
— Думал, отдохну, а тут дождь зарядил. У вас какая погода?
Варя звала меня. Голос у нее был плаксивый.
— Жара, — сказал я.
— А у нас дожди. Между прочим, розы, которые мы с тобой сажали, зацвели. Сказка!
— Да ну? — удивился я. Я хотел удивиться радостно, но удивился кисло, фальшиво, чувствуя, что сейчас потеряю самообладание и наговорю в трубку грубостей: что за дурацкая манера тянуть из человека жилы. Да черт с ними, с розами, пусть хоть и вовсе зачахнут там от дождей.
Варя звала меня. Я знал, она сейчас заплачет: ведь я никогда не обманывал ее.
— Подожди, пожалуйста, — сказал я в трубку. — Чайник выключу.
Я положил на стол трубку, пошел в столовую. Варя стояла под окном, кричала:
— Папа!
— Здесь я. Иди, опоздаешь.
Она успокоилась, махнула мне и побежала по улице.
— А Шамаев, между прочим, позвонил, — не без торжества крикнул я Лене и вернулся к телефону.
— Ну... слушаю... — сказал я, чувствуя, что звонок этот ничего утешительного мне не принесет. И оттого, что я понял это, мне сразу стало будто спокойнее: я мог теперь хоть целый час разговаривать о погоде и о розах. — Значит, зацвели все-таки?
— Угу.
— Как жена? — спросил я. — Дети?
— Прекрасно. Лене привет передай.
— Спасибо, — вежливо сказал я, — обязательно передам.
Нет, первый я его ни о чем не спрошу, пусть сам все скажет. И наконец он не выдержал:
— Теперь о деле, а то времени мало...
— Давай о деле, — проговорил я, подумав, что нервы у меня еще крепкие, еще очень крепкие у меня нервы.
— Видишь ли, дорогуша, порадовать я тебя не смогу. Начальство шибко сердится.
— Так, — сказал я. Мне нестерпимо захотелось курить, я прижал трубку плечом, зажег сигарету.
— Что молчишь?
— Закурил... Удивительно: меня в грязи искупали, и я же виноват. Эта статейка — клевета.
— Слово «клевета» забудь, — сказал он. — Есть мнение: статья своевременна и правильна.
— Все передернуто! Каждый факт поставлен с ног на голову...
— Рассказывай! — проговорил он, и я будто увидел, как пухлое его лицо скривилось в иронической гримасе. — Хочешь совет? Критика и самокритика что такое? Движущая сила. Вот и двигай вовсю эту силу. Тебя покритиковали? Теперь отсамокритикуйся.
— В чем?
—«В чем, в чем». В чем хочешь, будь гибче.
— Нет, — сказал я, — хитрить не в моей натуре.
