Комсомольский комитет - [77]

Шрифт
Интервал

Лена видела, что Соболев замкнулся, и у нее было такое ощущение, словно ей чего-то стало не хватать, словно не светлее, чище, а мрачнее стало вокруг. Что-то удерживало Лену от расспросов. Может быть, она заметила, что Соболев избегает разговоров с ней. Но Лена Лучникова так верила в дружбу с Соболевым, большую и чистую, что не могла заподозрить ничего дурного.

— Товарищи, а ведь сегодня первое апреля! — вдруг, вспомнив и улыбнувшись, сказала Лучникова, входя в общую.

— Да, — сказала Зоя Грач. Она и сама любила этот день — день весенних шуток, веселых обманов.

Часов в двенадцать Лена Лучникова вдруг подмигнула Зое Грач и Силину, сняла телефонную трубку и назвала номер Соболева — прикрыла трубку папиросной бумагой.

— Это из лесного техникума звонят, — сказала она, облокотившись о стол, и дразнящими глазами смотрела куда-то мимо товарищей.

В эту минуту Лене казалось, что она сейчас скажет что-то такое, на что Соболев ей ответит так же хорошо, как прежде, и объяснятся и тревога, и боль, и недоговоренность. Да ведь этого и не может быть — недоговоренности между нею и Соболевым.

— Мне дали очень серьезное поручение, товарищ Соболев, — говорила Лена, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в телефон. — Комсомольцы меня просили узнать, почему вы, товарищ Соболев, все время такой, что к вам… ну, ну… подойти страшно, ну, точно вы лягушку проглотили?

В общую заглянула Валя Кузнецова. Она широко раскрыла глаза, увидев, что Лучникова почему-то говорит в телефон через папиросную бумагу, а когда поняла, в чем дело, то громко рассмеялась и убежала. Мягко, чуть гулко прозвучал и рассыпался в горкоме ее легкий, беззаботный топоток.

Соболев не стал отвечать Лене и положил трубку. Валя Кузнецова обежала все комнаты.

— К Соболеву на совещание! Срочно, срочно! — звучал ее голосок, и казалось, что даже веснушки стали ярче на круглом, по-прежнему удивленном маленьком лице.

— Ну что же, надо идти, — сказал Силин и поднялся, забирая с собой объемистый блокнот.

Зоя Грач улетела из общей, словно ее ветром выдуло. Простучала по коридору каблучками Люся Зайцева.

— Что, товарищи? — изумленно спросил Соболев, когда горкомовцы собрались у него в кабинете.

— А совещание? — и все посмотрели на дверь, точно сквозь нее можно было увидеть Валю, которая, наверное, сейчас сидела на своем обычном месте, в приемной у машинки.

Но веснушчатая смеющаяся Валя как раз в эту минуту заглянула в кабинет и тотчас скрылась.

— Все-таки это безобразие, — вспыхнув и побледнев от злости на эту девчонку, сказал Силин.

Соболев вдруг громко расхохотался — первый раз за много дней. Нажав кнопку звонка, он сказал Вале, снова появившейся в дверях.

— Больше так не делайте. — И повернулся к Силину: — Да брось, Гриша, ну что ты волнуешься…

— Я не волнуюсь, я взбешен, вот что!

— А впрочем, тебе, наверное, хочется, чтобы мы были серьезные и надутые… как… индюки?

— Ничего я не хочу. А только, если нас выбрали в горком, надо работать, а не детскими шуточками заниматься.

Соболев поморщился.

— Детей здесь нет, Григорий. Только и чиновниками в комсомоле не надо быть, а как же!

Игорь заговорил о делах. Летом в городе предполагалось провести молодежный фестиваль.

Апрельские шутки словно придали смелости Лене. «Вот сейчас и спрошу, — думала она, — ну почему Игорь стал относиться ко мне плохо?»

Игорь говорил, что перед фестивалем надо будет, чтобы работники искусства прочитали лекции по культуре. Лена возражала: такие лекции надо прочитать до фестиваля, а перед ним собрать активистов, только никаких решений на этом собрании не принимать, а организовать продажу цветочных семян, создать отряды по озеленению города да пригласить художников-модельеров, чтобы показали молодежи хорошие модели платьев и костюмов, и работников ателье, чтобы принимали у комсомольцев заказы тут же.

Когда совещание кончилось, Лена задержалась в кабинете Соболева, а он вдруг прямо и робко спросил:

— Ты не все сказала, Лена?

— Нет. Это личное.

— Хорошо, — сказал Игорь и снова старался спрятать от Лены серые посуровевшие глаза.

— Ты странный стал, Игорь, — и по тому, как Игорь обеспокоенно тронул что-то на столе, Лена поняла: не ошиблась в своих предположениях. — Я даже хотела зайти домой.

— Ты лучше не приходи!

— Почему? — изумилась Лена.

Игорь, встав и отойдя к окну, вдруг понял: мещански и очень глупо прозвучали его слова. Но уж начал клубочек разматываться.

— Ты понимаешь, — прислонясь лбом к стеклу, проговорил он. — Какие-то были разговоры. Тамара приревновала меня к тебе. Кто-то что-то сказал…

— Что сказал? — с упрямой настойчивостью, с легкой и придирчивой, но готовой тут же улететь досадой спрашивала Лена.

— Про нас с тобой. Что у нас с тобой какие-то отношения, которые могут оскорбить Тамару как жену.

— Не может быть! — но голос Лены все-таки зазвенел и дрогнул.

В это время распахнулась дверь, и вразвалку вошел Рудаков. Он огляделся, как будто первый раз был в этом кабинете с кумачовыми гардинами, с цветами на окнах. Игорь обрадовался: ему трудно было с Леной, он не знал, что ей сказать, и не хотел говорить всего, что было у него на душе.

— Здравствуйте, — проговорил Рудаков. — Я не помешал?


Еще от автора Нинель Ивановна Громыко
Дойна о Мариоре

«Дойна о Мариоре» — повесть о девушке молдаванке, испытавшей на себе гнет румынских бояр и военщины. Автор рисует нелегкий поначалу путь девушки, горькую и безрадостную долю сироты-батрачки, показывает, как раскрываются ее силы и способности, пробуждается чувство долга перед Родиной, когда Бессарабия воссоединилась с Советской Молдавией. «Дойна о Мариоре» — первое произведение молодой писательницы Нинель Громыко («Молодая гвардия», 1952); в 1959 году вышла новая книга автора — роман «Комсомольский комитет».


Рекомендуем почитать
Твердая порода

Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.


Старики

Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.


Ночной разговор

В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…


Встреча

В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».


Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».