Комсомольский комитет - [75]
— Шурка, зачем крутишься, словно конь… — вмешалась Надя, и голос ее был тверд. — Ты уж лучше иди прямо… как ладья. В самом деле, стыдно сказать: я расскажу, я ведь тоже все знаю!
Шурка посмотрел на жену так, словно впервые видел ее.
— Я и без тебя сумею рассказать, — наконец ворчливо проговорил он.
…Давно уже Соня отпустила Веснянкиных, давно уже занималась другими делами, и Корнюхин, войдя в комитет, сидел на подоконнике с усталым и разочарованным видом. Прошел уже час, и другой, и третий. Соня Цылева несколько раз звонила в цех Чиркову, говорила, что Корнюхин его ждет, Чирков отвечал, что сейчас придет, а сам все не шел. «Ну и человек… Пустомеля!» — с досадой думала про него Соня.
Михаила знали многие рабочие даже из других цехов, не только из первого, и все отзывались о нем хорошо. Поэтому на комсомольское собрание Анатолий Чирков пришел, проникнувшись симпатией к этому плечистому медвежистому парню, хотя в разговоре с Чирковым Михаил на все вопросы отвечал коротко и угрюмо.
Когда на собрании Михаилу дали слово, он медленно вышел, встал у стола, широко расставив ноги, и вся его медвежистая, большая фигура приобрела угрожающий вид. Насупив широкие, словно кисть мазнула черным, брови на круглом, губастом, обычно добродушном лице, он говорил о правде, о справедливости. Слова рождались у него с трудом, но комсомольцы слушали Мишку затаив дыхание.
Он говорил о бракоделах и об их укрывателях вроде мастера Дынникова, который потворствует своему сыну, о том, что сам он, Корнюхин, до сих пор сидит на шестом разряде только за то, что осмелился однажды упрекнуть Дынникова на производственном собрании.
— Мы привыкли говорить: великие стройки коммунизма, — медленно говорил Корнюхин, — а подчас забываем, что они складываются из вот таких… как это, — он пальцами показал что-то маленькое, гораздо меньше его большого почерневшего ногтя, — винтиков. Василь Дмитрич насчет каждого случая брака в цехе шумит так, будто его режут. А он и не подозревает, что в нашем цехе он — самый крупный брак… Ну, а насчет этого случая… Насчет этого случая… Не мог я ему, товарищи, не дать в морду. То есть… не ударить. Ну… понятно, почему.
Или вот еще я о чем хочу сказать. Товарищ Чирков на меня кричать не стал. Он со мной хорошо обошелся, я даже не ожидал. А вот что у меня четыре часа времени задаром пропало, на это ему, наверно, наплевать! Мне говорили: занимайся в школе. Я стал! А вот уроки я сегодня не выучил. Это как? Хорошо?
Мишка сел, и тотчас на смену ему на сцену маленького красного уголка выбежала Варежка.
— Ну, хорошо, это все правда, Корнюхин правду говорил, — горячась, заговорила она. — Только ему сейчас не других критиковать, а на себя посмотреть надо! Зачем Мишка драться стал? Он же сильнее всех. Он мог просто развести дерущихся.
— Молодец, девушка! Зазнался парень! — визгливо крикнул красный, будто снова пьяный, Дынников.
— А вы помолчите! — сурово одернул его присутствовавший на собрании парторг цеха, и тон у него был такой, что Дынников неожиданно смолк и побелел.
Но Михаил, засопев, опустил голову.
Комсомольцы постановили вынести Корнюхину строгий выговор.
После собрания Толя Чирков задержался в красном уголке.
— Девушки, книгу бразильского писателя Фальяса «Мамита Юнай» никто из вас на участках не читал? Ну? Это про выборы. Почитайте обязательно. Это чудо, а не книга. Да, Соня, что это за парень с татуировкой? На улице еще он нам встретился, и сейчас я его на собрании видел.
Толя спрашивал про Пескарева. Он и на собрании интересовался больше фигурами и прическами девушек, чем выступлениями.
Соня рассказала Толе про Пескарева, про то, как он считает себя покорителем девичьих сердец, работает прокатчиком и упорно пытается походить на бездельничающих молодых людей, которых он видел в областном центре.
— Ну ладно, товарищи… Вы идите, а я еще побуду, кой о чем подумать надо, — сказал Толя и раскрыл свой портфель. Как и советовала Лучникова, в нем были материалы, с помощью которых можно было рассказать молодежи завода о многом, что интересовало ее, помимо темы лекции. Сейчас это очень ему пригодилось.
К восьми часам вечера в заводском клубе стала собираться молодежь.
Правда, собирались с трудом. И слушали доклад Чиркова молодые люди завода сначала тоже плохо. Но понемногу зал затих, стал слышен даже каждый шорох. Анатолий интересно и красочно рассказал об истории комсомола, о героическом труде юношей и девушек всей страны и, в частности, маленького Павловска в дни войны, о подвигах молодежи на целине, говорил, что молодежь сейчас еще больше должна быть олицетворением прекрасного будущего нашей страны.
Соня Цылева сидела на лекции не в первом ряду, а у выходной двери. Она видела и Чиркова, и весь зал, и в приоткрытую дверь — коридор. К середине лекции по коридору уже слонялись юноши и девушки, которые пришли на танцы, объявленные после лекции. Среди них был и Пескарев. Соня вышла и пригласила молодежь на лекцию.
Молодые люди застеснялись. Да им вовсе и не хотелось идти на лекцию. К чему думать о серьезных вещах, когда можно поболтать, поговорить о пустяках? Но они послушались Соню.
