Комсомольский комитет - [31]

Скрипнув, отворилась дверь кабинета, но ни шагов, ни голосов не было слышно, Игорь невольно обернулся. От дверей по ковру медленно шел мальчуган лет пяти. На меховой шубке его блестел подтаявший снег, а у рукавов на тесемках забавно болтались снятые рукавички.

— Вот видишь, Пуржонок пришел, — сказал Игорю Пурга, улыбаясь отеческой, любящей улыбкой, вставая и подходя к мальчику. — Ты почему же не в садике?

— Ка-лан-тин, — выговорил Пуржонок вместо «карантин», тоже улыбаясь и болтая рукавичкой.

— А мама где? Верно, в горком пришла? Поди к ней.

— Папа, я здесь хочу. Папа, а у нас в садике…

— Что же у вас в садике?

— Медвежонков купили! Плюшевых.

— Да ну? Вечером расскажешь. К папке нельзя, папка работает, — сказал Пурга и, легонько и нежно взяв мальчика за ручку, повел его к двери.

— Меньший мой, — пояснил Пурга, подходя к Соболеву. — Старший уже в институте учится. Да ты сиди, сиди.

Пурга тоже сел.

— Ну? — сказал он Игорю, и в глазах его Игорь увидел улыбку. — Ох, горячий комсомол! Молодец! По секрету тебе скажу, — Пурга засмеялся, — что из павловских секретарей первого такого вижу — упрямого, как тысяча чертей. Присылай завтра ко мне твою Цылеву. Вечером, часиков на восемь. Обещать не обещаю. Познакомлюсь. Личное дело ее пусть принесут. Признаюсь, если бы не эта твоя убежденность, я бы и слушать не стал.

* * *

Соболева вызвали в Дзержинск на семинар. И почти тотчас, как он вошел в номер и задвинул под кровать чемодан, ему позвонили и пригласили к секретарю обкома комсомола Людмиле Звонкой. Она уточнила, как Игорь представляет себе комсомольские кусты, и согласилась:

— Что же, в самом деле попробуйте. Если получится — ваш опыт распространим.

«Опыт распространим», — повторил Соболев, выходя от нее. — Как много у нас в комсомоле шаблонных слов, готовых формулировок».

Он ловил себя на том, что и сам говорил очень часто: «выполнение плана комсомольской работы», «заслушать вопрос», «провести мероприятие».

Что такое человеческое слово? Маленькое и подчас незаметное, оно вобрало в себя наши думы, мысли. Оно несет в себе наши замыслы, играя множеством неожиданных редчайших оттенков. Вот почему и на каждый случай жизни слово должно быть свое, особенное, если только то, что делается, делается с душой, а не для того чтобы написать потом формальную отписку.

Звонкая спрашивала: что горком думает делать с Куренковым?

— Честно говоря, не знаю. Разрешите, я позвоню потом? Посмотрим, как он будет себя вести, — ответил Игорь, внутренне спросив себя: «А как ты будешь вести себя, Игорь? Стыдно, но придется сознаться, что ты боишься ехать на кабельный завод».

Вернувшись в номер, Игорь увидел, что на второй койке сидит человек лет тридцати восьми, в костюме и болтает босыми ногами. Снятые штиблеты небрежно валялись на ковре.

— Здравствуйте, — рассеянно сказал Игорь.

— Здравствуйте! Наверно, приехали на семинар в обком? — весело спросил его сосед по номеру.

— Угадали.

— А я всегда угадываю.

Игорь прошел к окну, отдернул штору из золотистого репса, чтобы в комнате было больше солнечного света.

— А я вот забегался по городу. Да еще угораздило меня новые штиблеты надеть — ноги жмут, — говорил сосед, следя за Игорем.

— Издалека приехали?

— Из Краснопольска.

— Кем там работаете?

— Секретарем горкома партии.

— А, — с уважением проговорил Игорь.

— А вы откуда?

— Из Павловска.

— Вот как? Значит, с Артемом Семеновичем работаешь? Вернешься в Павловск — передай ему привет. Хороший он человек. Железной хватки, но добрейшей души.

— Чудесный! — горячо согласился Игорь.

— Ну, кажется, можно обуваться. Меня Матвеем Семеновичем, между прочим, зовут, давай познакомимся, в этом номере нам придется прожить, наверно, неделю. — Матвей Семенович бережно натянул носки; быстро сунул ноги в штиблеты и, поднявшись, гулко потопал ими по ковру.

— Разве вы тоже на семинар?

— Нет… Лесопильный комбинат у нас будут закладывать. И вот мы в обкоме партии насчет плана строительства ссоримся. Ссоримся — это значит, спорим, а раз спорим — значит, в конце концов…

— Лесопильный комбинат? — задумчиво произнес Игорь. — Ого! Это махина!

— Еще какая!

— Матвей Семенович, вы сегодняшних газеток не купили? Я недавно с поезда.

— Есть. Вот, пожалуйста, — Матвей Семенович протянул Игорю хрустящие, пахнущие типографской краской большие листы. — Почитай выступление Мендес-Франса. Он говорит, что вооружение Западной Германии связано с принципами западного гуманизма… Слово-то какое хорошее испоганили. Да… Ну, а как комсомол павловский? Есть еще порох в пороховницах? Или тихая заводь у вас?

— Не знаю, — проговорил Игорь, отрываясь от газет. — Приезжайте — увидите. А то получится, что я хвалюсь, если скажу, что тихой заводи нет у нас.

— Ого! Это хорошо!

— Матвей Семенович! — живо отложив газеты, спросил Соболев. — А почему вы допускаете, что у нас может быть тихая заводь?

— Не хотел бы допускать, — засмеялся Матвей Семенович. — Да ведь есть еще кое-где комсомольские секретари, ну, на манер чиновников. Примеры хочешь? Да вот твой предшественник — Петрунин. Сидят такие чиновники и не понимают, что потенциальные возможности молодежи выросли. У нас же чуть не каждый пацан в семнадцать лет аттестат зрелости имеет. Люди… Ну как тебе сказать… Ну, если алмаз перед прожектором поместить, он сколькими огнями засветит? Вот так и молодые люди должны сверкать в полную силу. И они спасибо не скажут, если ты в них что-то не замечаешь.