Комсомольский комитет - [29]

— Тамара, ты серьезно повторяешь эту чушь?

— Я не говорю, что мама совсем права, — уже растерянно сказала Тамара. — Но мама желает тебе добра. Слов нет, комсомол и горком для жизни, для нас. Но всякой работе есть мера. Для чего тебе будет и жизнь и горком, если ты подорвешь свое здоровье. Я уже не говорю о себе, как я извожусь каждый день, ожидая тебя до двенадцати… Если хочешь знать, и Крутилин Юрий Алексеевич говорит, что тебе лучше было остаться на заводе.

— Ты поменьше Крутилина слушай.

— Все равно он прав. Комсомольскую работу все равно никто не учтет и не похвалит тебя. Ты сейчас не бережешься, а вот заболеешь, тебе страшно нужен будет горком, да?

— И мне никто не поможет? — улыбнувшись, спросил Игорь.

Тамара очутилась на коленях у Игоря. Гибкая, как котенок, она прохладными руками распахнула его пиджак.

— Я помогу тебе! Я всегда буду с тобой, Игорек, милый… Но отчего ты сам не думаешь о себе?..

Они помирились, потому что любили друг друга, но убедить друг друга они не смогли.

— Не думай только, что я тебе плохая подруга и не болею за твою работу, — нежно говорила Тамара. — Я погорячилась. Но ждать до двенадцати часов ночи каждый раз все-таки трудно, пойми. Очень!

— Тамарочка, а ты приходи к нам в горком!

— Я подумаю.

Через минуту Тамара рассказывала:

— Не только ты один хорошо работаешь, хочешь, похвалюсь? Сегодня выхожу я из цеха, и в коридоре, знаешь, который на маслобойку идет, стоит рабочий. «Мне Тамару Александровну», — говорит. «Это я», — говорю. «Хочу у вас работать». — «Да, почему?» — Тамара увлеченно, заразительно засмеялась: она любила вспоминать о том, как ее ценят в молокозаводском коллективе. — «Хвалят вас, — говорит, — работать у вас интерес есть. И работой у вас обеспечивают лучше всех и нормировщики у вас справедливые…»

— Тамара, а ты знаешь, что я ведь работаю нехорошо, очень нехорошо.

— Ну вот, что ты говоришь?!

— Нет, правда.

— Работаешь день и ночь, и…

— Да, да, работаю пока еще плохо. — Игорь разглаживал крошечную продольную морщинку на лбу Тамары и вдруг почувствовал жгучий, дурманяще-нежный запах ее волос. И замолчал.

— О чем ты думаешь? — быстро спросила Тамара.

— Ты права: мы живем в такие годы, когда вполне можно освободить время для отдыха… для учебы, для чего хочешь. Но бывают такие моменты… такие моменты… Мне сейчас нужно найти себя, понимаешь?

— Понимаю… — задумчиво ответила Тамара.

* * *

Секретарь горкома партии Пурга любил Павловск. Он был дорог ему и тем, что напоминал Котовск на реке Вятке — городишко, где Пурга родился. Знал Пурга, что в Павловске еще очень много недостатков, с иными из них воевать придется той молодежи, которая недавно сошла со школьной скамьи и на глазах мужает, оперяется, занимает свое место в жизни.

Секретари горкома комсомола сменялись при Артеме Семеновиче. Одних снимали за проступки, как Петрунина, других отпускали на учебу.

О Соболеве Пурга слышал не однажды. На молодого коммуниста с молокозавода попытались было жаловаться Пурге взяточники из автоинспекции, люди, которым Пурга сказал: «С какими глазами вы осмеливаетесь приходить в горком?» — когда они надеялись, что их спасет от суда горком партии.

Пурга спросил, что товарищи думают о Соболеве, когда зашел разговор в горкоме партии, кого же рекомендовать секретарем горкома комсомола? Молодежи в городе много, не ошибется ли она, увлекшись внешней импозантностью, кажущейся критичностью кого-нибудь из своих товарищей? И кто-то предложил рекомендовать Соболева. Но другие товарищи и Борис Исмаилович Чирков считали, что у Соболева нет опыта руководящей работы.

— Да? — оборвал Чиркова Пурга. — До каких пор мы будем ценить человека по просиженным штатам? Что с тобой, Чирков, брат ты мой! Я тебя не узнаю! На этот раз ты даже не разобрался: опыт у него есть — до института был членом комитета школьной комсомольской организации, в институте — комсоргом курса.

Солдаты, демобилизовавшиеся из армии, недаром называли Пургу: «Наш боевой командир». Он был суров и справедлив…

А потом, когда Соболев уже работал секретарем горкома комсомола, однажды Пурга вдруг подумал, что этот упрямый ершистый паренек заставил его, старого секретаря горкома партии, по-новому, пристально задуматься о том, что в городе есть тысячи комсомольцев, которым многое нужно.

Пурга обрушился на себя: «Что же ты, старый хрыч, думал, что помнишь о молодежи? Нет, брат, забыл. Ведь помнить — это не значит поговорить с молодыми людьми да похлопать их по плечу. А Соболев крепкий парень… Кремневый… Такой комсомольский вожак — хороший помощник нам, старикам».

Игорь любил бывать у Артема Семеновича. Его привлекала своеобразная деликатность Пурги, которая вместе с суровостью была свойственна тому.

Но после случая с Цылевой Соболев, залетевший в своих мечтах высоко, словно бросился вниз, и, встретившись с Пургой после возвращения его из Москвы, смотрел пасмурно. А Артем Семенович, несмотря на полноту, легко и быстро прохаживался по кабинету. Соболев тоже поднялся.

— Сиди, сиди, — сказал Артем Семенович. Он ни о чем не спрашивал Соболева и посматривал на него, не поворачивая головы, как-то по-птичьи, одним глазом, но черным, острым, наблюдающим глазом из-под отечного тяжелого века. — Съездил, Москву-матушку поглядел. Красавица она, брат ты мой, Соболев. Обратно в самолете с ангарстроевцами летел. Вот бы тебе побывать. Может быть, в ЦК комсомола вызовут, а?