Компания «Гезельшафт» - [19]

Но в газетах были и другие заметки, которые не только щекотали нервы, но и сообщали правду.

«Асунсьонское „Охо“ сообщает, что Абель Карранса умер от пулевых ран в голову, кроме того, установлено, что стрела, вынутая из его тела, одна из тех, что импортируют из Бразилии для продажи туристам».

Максвел согласился бы с тем, что большая, искусно разукрашенная стрела могла быть куплена в сувенирном магазине. Решив оставить такую явную подделку на месте преступления, убийца или убийцы доказали нехватку профессионализма.

Накануне вечером Максвел обедал с Пересом в английском клубе. И Перес сказал:

— Шум этот дней на десять. Через месяц они забудут, что такой человек вообще когда-либо существовал.

— Кто убил его? — спросил Максвел.

— Этого мы, вероятно, никогда не узнаем.

Максвел раз пять объехал площадь, дожидаясь Розу. Город недавно захватило поветрие проводить уик-энд по- английски, и оно было настолько сильно, что в субботу к часу дня вся жизнь в городе замирала. На улицах едва ли можно было встретить хоть одного прохожего. Даже продавцы цветов и калеки на ступенях собора куда-то исчезали, а стоянки были заполнены такси с дремавшими на задних сиденьях шоферами. Было десять минут четвертого, когда Роза появилась на террасе кафетерия. Максвел помахал ей рукой. Она пошла к нему, но словно избегая встретиться с ним взглядом. Роза села у самой дверцы так, что между ней и Максвелом осталось большое пространство.

— Улыбнись, — сказал он.

Роза продолжала смотреть прямо перед собой.

— Куда мы поедем? — спросила она.

— Хочешь в кино?

— Не думаю. У меня не то настроение.

— Может, поедем ко мне и послушаем пластинки?

— Мне и этого в общем не хочется.

— Хорошо, давай тогда просто покатаемся.

Этот город плохо подходил для прогулок на машине. Поехать покататься здесь означало медленно проползти под светофорами по какой-нибудь из четырех главных улиц, затем объехать несколько раз площадь, и все. Куда дальше? Возродившись во время бума, город грезил нефтяными вышками и ни во что не ставил свое прошлое. Там были многочисленные банки, возносившиеся кверху кварталы новых домов, заправочные станции с комнатами для отдыха, кегельбан для американцев и «Биркеллер» для немцев, и еще кинотеатр для автомобилистов. Но не было там ни одного места, куда бы стоило заглянуть дважды: даже муниципальные сады, которые усердно пропалывались и поливались муниципальными садовниками, похожими в своих униформах на гусарских офицеров, и большой рынок, где сидели под знаменами своих племен индейцы, навалив па прилавки кучи всякого барахла, и где продавались лилии — за пять центов столько, сколько мог унести разом один человек, — даже эти места не составляли исключения. В окрестностях не было ни парка, ни ухоженного леса, где можно было бы побродить, никаких маленьких загородных ресторанов с видом на какой-нибудь водопад или выставкой изделий местных мастеров.

Они выехали на недостроенную дорогу, где машины, чтобы избежать выбоин и колдобин, выруливали то на одну, то на другую сторону и нередко возникали перед самым носом их «форда». Бетонированное покрытие кончалось у железнодорожной станции, окруженной небольшим леском, где устраивались на ночлег бездомные, если их не прогоняла полиция или не начинался дождь. Отсюда дорога шла совершенно разбитая, и большинство поездок завершалось у этой станции. Вокруг располагались павильоны, в которых подавали закуски и напитки.

Они вошли в один из павильонов, чтобы посидеть минут десять, попить холодной содовой, наблюдая за ленивыми ужимками попугаев в клетках и подкармливая ручного тапира, который окривел на один глаз и явно одурел в неволе. Невдалеке Максвел заметил Адамса, который пил с достоизвестным перекупщиком шкур зверей, охраняемых законом, и, вероятно, о чем-то сговаривался. Адамс поднял глаза, смущенно помахал рукой и отвернулся.

Делать здесь было больше нечего, поехали обратно в город.

— Ты, по-моему, не в себе, — сказал Максвел.

— Конец недели. Я устала.

До этого Максвел всегда видел ее возбужденной, она просто излучала жизнерадостность, была быстра па забавные и дерзкие замечания, втягивая его в постоянные любовные перепалки. Сейчас его вдруг поразила мысль, что он может потерять ее и потеря будет очень горька.

— Неужели тебе совсем ничего не хочется? — спросил Максвел.

— Если ты не против, повези меня на выставку восковых фигур, — сказала она. — Я никогда там не была.

— Я тоже, но, говорят, это очень скучно.

— Но мне все-таки хочется пойти туда.

Выставка восковых фигур была жутким паноптикумом, однако считалась просветительским мероприятием. Эта под названием «Человек и его зарождение» была самым дешевым развлечением в городе — входная плата меньше, чем стоимость бутылки кока-колы; там всегда толпились флегматичные городские индейцы из тех, кто имел хоть немного денег, содержа собственные лавки па рынке; свое богатство они демонстрировали множеством одежд, которые могли враз на себя напялить.

Максвел и Роза оказались единственными белыми в небольшой очереди у входа, они подождали минут двадцать, прежде чем их впустили в зал; оп был заполнен экспонатами, показывающими различные стадии беременности, процесс родов. В табличке на стене зала говорилось, что выставка «одобрена правительством и поддержана самыми блестящими специалистами в области медицины». Индейцы, облаченные в два, а то и в три пиджака, а женщины во множество юбок, глазели в полнейшем молчании и без всякого выражения на лице. Иногда кто-нибудь из них, будь то мужчина или женщина, доставал из одежд бутылочку спиртного и, сделав затяжной глоток, убирал ее обратно.