Коммунизм своими руками - [80]

Бесхозяйственность и отлынивание от работы обсуждались как системная проблема советских коммун в середине двадцатых годов, когда отсутствие учета труда и принцип «каждому по потребностям» оказались для коммун камнем преткновения, особенно в конкурентной среде нэпа. На рубеже десятилетий безответственное отношение к общественному добру в коммунах представлены в публикациях как примеры пороков и недостатков отдельных хозяйств; взглянуть на них не менее интересно, чем на образцы порядка и успешного хозяйствования. В 1930 году в «Коллективисте» появляется несколько рубрик, где репортажи из колхозов представляют собой фотографии с развернутыми комментариями.

Так, в специальной рубрике «Бесхозяйственность» мы видим неубранное поле пшеницы под снегом в коммуне «Верный путь ленинизма»,^{320 а на предыдущих страницах изображены развалившийся амбар и нечисто убранное поле, где, как отмечает комментарий, остается по полтонны зерна с гектара. Отловленная фотокорреспондентом коммунарка в ответ на вопрос, почему она допускает подобное на своем рабочем месте, произносит весьма примечательные слова: «Все так делают, и я так делаю. Что мне лучше других что ли быть...»}

Состав коммуны несет на себе отпечаток важного обстоятельства, на которое указывала Ш. Фитцпатрик, перечисляя факторы, затруднявшие коллективизацию: крестьяне, которые более прочих были расположены к восприятию новых советских ценностей, обладали наибольшими возможностями покинуть деревню и устроить жизнь в городе, в результате чего большинство немногочисленных искренних приверженцев колхозов — к ним относится «молодежь, бросающая вызов мудрости своих предков, крестьяне-рабочие, стоящие одной ногой как бы в двух мирах, бывшие красноармейцы»^{321 — вскоре уезжает из коммун. Кто же там остается? Все, у кого нет иного выбора.}

Авторы, описывающие взаимоотношения крестьян-единоличников и коммунаров, обычно делают акцент на соперничестве, соревновании между коммуной и единоличниками. Но к концу 1920-х для такого соперничества практически не осталось места, потому что жизнь заставила вступить в коммуну всех поголовно, и отношения между односельчанами развивались уже внутри коммуны.

Состав образцовой коммуны в образцовом описании выглядит иначе. Так, у С. Третьякова состав такой коммуны, прошедшей через годы испытаний — а это и бандитизм, и голод, и склоки и раздоры внутри коммуны, — был результатом длительного отбора. В итоге сформировался не только постоянный коллектив коммунаров, но и внутри него — «актив» коммуны, «серьезнейший винт коллективной жизни». Без сплоченной группы активистов, как отмечает С. Третьяков, многие колхозы разваливались, несмотря на хорошие машины, хорошие кредиты, хороших агрономов и даже хороший урожай. Дальнейшие наблюдения автора склоняют читателя к мысли, что образцовая коммуна оказывается школой для управленческих кадров: активисты не засиживаются на своих постах, их все время «перебрасывают от одной работы к другой. Вчерашний куроводделался председателем. Сегодняшний завхоз переводился на низовую работу». При этом, как это и должно быть в идеальной коммуне, в «Коммунистическом Маяке» ни у кого нет обиды и чувства обойденности (ср. нечто подобное, но в еще более заостренном варианте, в гл. 1, где упоминался опыт Бессарабской коммуны: там высшим руководящим лицом — дежурным по коммуне — бывают все коммунары по очереди). И вскоре коммуна, привлекшая в свой состав способных людей и воспитавшая из них грамотных управленцев, становится источником кадров: «коммуна, доселе по крупиночке собиравшая в свои ряды отборный человечески материал округи, начала этот материал раздавать. Ребята ком-муииой выучки и закалки пошли в городские учреждения, в Колхозсоюз, их стали бросать на ответственные пункты».¹’

Такой путь — от случайного набора людей, пришедших в коммуну, чтобы переждать тяжелые времена, к сплоченному коллективу — удается пройти отнюдь не всем коммунам. И как раз в текучести состава видят причину проблем многих коммун. Например, через коммуну им. Ленина (с. Черное, Стпро-Копстантиноиского р-на, на Украине) с 1923 по 1927 год прошли 120 человек, которые вступали н нее временно, не рассчитывая оставаться в коммуне надолго. «Состав ее — неудовлетворительный, так как принимали без разбора; кто пришел, того и приняли. Потом в коммуну стали присылать детей из расформированных детских домов, считая, вероятно, что коммуна — собес. В результате почти 50 процентов состава коммуны являются нетрудоспособными», что не может не сказываться на хозяйственных показателях. Крайняя бесхозяйственность привела к тому, что урожай, собранный в 1926 году, сгорел дотла. Как пишет скрывшийся за инициалами автор заметки, «причин пожара не установили; пожар начался среди белого дня, как раз в тот момент, когда коммунары сошлись праздновать революционный праздник, а имущество было брошено на произвол судьбы».^{322 Парой лет позже сомнений в том, кто виновен в пожаре, не возникло бы: разумеется, виноваты кулаки, выбравшие для своей диверсии символически значимый момент.}

В публикациях «Коллективиста» обсуждается тот факт, что выход из коммуны — весьма распространенное явление, причем цифры свидетельствуют о том, что из коммун уходят чаще, чем из артелей и товариществ по обработке земли. Причин этому усматривают несколько, и среди них — склоки, притеснения, мелочная опека надличной жизнью коммунаров. Так что сама по себе текучесть может представляться не только причиной, но и не в меньшей степени результатом проблем в коммуне. Однако рассуждения о причинах выхода из коммун одновременно иллюстрируют зыбкость представления о том, что такое коммуна. Это видно на примере обсуждения последствий хозрасчета. Введение хозрасчета и зарплаты, как мы помним, было вынужденной мерой, потому что в условиях эгалитарного распределения благ отсутствовали действенные стимулы к поддержанию производительности труда. Но хозрасчет во многих коммунах доводился до абсурда, и коммуна по сути дела переставала быть коммуной, так как уже ни в какой мере не соответствовала коммунитарному идеалу. Автор публикации о текучести состава коммун описывает это так: зарплата руководителя коммуны составляет3 рубля вдень, а чернорабочего коммунара — 50 копеек. В результате одни голодают и ходят босыми, а другие живут в комфорте, что среди босых, естественно, приводит к «моральному угнетению», бесхозяйственности и небрежному отношению к имуществу. Разве хороший середняк отказывает себе в еде, задает риторический вопрос автор. А ведь в иной коммуне, случается, нельзя есть вволю, потому что за каждый лишний стакан молока нужно платить из жалованья. «Такую форму внутреннего распорядка в коммуне, при которой коммунар получает за плату строго установленную порцию пищи, получает платную квартиру, постель и платное лечение, мы считаем за чепуховскую и никуда не годную форму».