Коммунизм своими руками - [66]

Оскорбительное отношение к женщине, как к самке, взгляд па нее, как па рабочую силу, — вот как формулируют эти болезненные вопросы. Автор одной из публикаций^{260’ описывает случаи бесчеловечного отношения «к девушкам, прижившим детей». В коммуне «Днепровец» двух таких девушек приволокли за руки на общее собрание, чтобы разобрать вопрос о содержании детей. В коммуне «Роза» одна коммунарка обратилась в правление с просьбой отпуститьденегдля аборта. Собрание в своем постановлении охарактеризовало ее как распутную женщину и постановило исключить ее из коммуны. На повторную просьбу, впрочем, ответили более мягким приговором: «Принимая во внимание, что М., сделав аборт, ввела коммуну в расходы и теперь снова ведет себя подозрительно, увлекаясь головотяпами, способными довести ее до вторичного аборта, считать ее все-таки условно исключенной, но предложить ей нравственно себя исправить». Вопрос, который риторически задает автор публикации: почему собрание не осудило тех коммунаров, которые разделяли с ней распутство и, быть может, толкали ее на это?}

Термин «бытовой гнойник» относится как раз к подобным ситуациям, когда проблема связана с общественной моралью. В коммуне им. Луначарского на Ставрополье таких проблем, во все из которых вовлечены женщины, несколько. Прежде всего это ревность замужних женщин ко

вдовам. Между тем вдовам не дают выйти замуж и следят за ними: «народи еше на нашу голову». Как можно сделать вывод из оговорки автора, контроль коллективом личной жизни коммунаров не очень эффективен, но стремится проникнуть всюду. Автор пишет: «Наряду со всей этой беспорядочностью бытовых отношений, за девушками установлена постоянная слежка. Стоит только парню уединиться с девушкой, как начинается преследование, а иногда дело доходит до совета».²⁶¹

Подобные проблемы, конечно, никогда не попадают в презентационные брошюры об образцовых коммунах. Точно так же и крайности — вроде тех, что давали почву для пересудов о том, что в коммунах, среди прочего, обобществляют и женщин — в брошюрах не упоминаются вовсе. Между тем «перегибы», как позже стали называть чрезмерно ретивое воплощение генеральной линии, все-таки находили отражение в литературе, где сделаны попытки анализа внедрения «нового быта» в коммунах. Так, например, в коммуне «Искатель» Саратовского округа, куда вступили пришлые рабочие и крестьяне из Подмосковья, перестройка быта с самого начала приняла радикальные формы. Это описание столь любопытно, что мы приведем его целиком: «Сразу, без подготовки, без бесед и объяснений, отменили все обряды, объявили членам коммуны, что для вступления в брак не надо даже записи, а пусть будет свободное сожительство по доброму согласию участников, все старые имена сменили на новые, мужчины стали называться — Марс, Метеор, Бронь, Восход, а женщины — Комета, Планета, Венера, Роза, Луна, Лилия; фамилию все взяли одну ■— Искатель; отчество совсем откинули, как принадлежность старой семьи; и все в том же духе. Председатель коммуны, подписывающийся “Бронь Искатель’’, искренно был уверен, что он строит самый настоящий социализм».²⁶²

Эта коммуна вскоре перестала существовать. Однако описанные подробности вполне узнаваемы и, как можно предположить, неисключительны. Скажем, писатель Ф. Панферов в любопытнейшем тексте о том, что такое коммунизм,^{263 описывает нечто очень похожее в коммуне «Пролетарская Воля» недалеко от Пятигорска, где коммунизм выглядит как незамысловатая, но малосодержательная игра. В этой коммуне все коммунары носят одинаковые соломенные шляпы. Председатель коммуны поясняет: «У нас так: нужны шляпы — так всем одинаковые, сапоги — всем одинаковые, костюмы — тоже. Равенство, понимаете?» Увидев доярку, писатель спрашивает у председателя, как ее фамилия, и получает следующий ответ:}

«Фамилия? А у нас же частные фамилии ликвидированы. Единая у всех фамилия. Это доярка Анна Пролетволя. Тут вон, на углу, Тихон Про-летволя. Я Николай Пролетволя».^{264 Зайдя в коровник, писатель обнаруживает, что и коровьи клички, написанные на табличках, отличаются нарочитой революционностью: Роза, Пламя Победы, бык Вперед.265}

Как пытаются показать авторы брошюр, коммуна создает условия для новой, общественной, позиции. Женщины, хотя и не все, переходят от пассивности к активности, к раскрытию потенциала в новых формах деятельности. Именно тут женщина узнает, что до сих пор в ее жизни что-то было не так. Аналогичным образом представлен, кстати сказать, и эффект проживания в бытовой городской коммуне. Так, уезжая из Ленинграда вместе с получившим новое назначение мужем, женщины говорили что-нибудь вроде: «Никогда не забуду, как здесь жилось... действительно равноправной стала... Теперь становиться снова к примусу — хуже ножа!

Приеду, буду агитировать за дом-коммуну!»^{266 Как известно, в письмах вождям и в газеты люди действительно писали таким языком. Однако публикуемые в последние годы дневники простых советских людей показывают, что они и для себя писали и думали подобным же образом и, возможно, говорили им не только на собраниях. Это «действительно равноправной стала», конечно, вложено автором очерка в уста анонимной жены командира Балтфлота. Между тем подобные формулы выглядят вполне достоверно: оказавшись лицом к лицу с писателем или журналистом, информантка, случись такая встреча на самом деле, естественным образом переключилась бы как раз в такой регистр разговора, освоенный ею на политзанятиях и впитанный из речевого окружения. Пропаганда нового образа жизни актуализовывала проблематику неравноправия. В этом смысле и в сельских коммунах пропаганда, ассоциировавшая женщину в крестьянской культуре с отсталостью и зависимостью, делала возможной постановку вопроса о неравенстве полов и его преодолении в коммуне.}