Колючий мед - [84]

Каким-то образом он связан и с любовью, и с горем.

1955

После досадного происшествия с директором банка еще несколько гостей покинули пансионат. Среди них – внезапно заболевший лихорадкой аптекарь, который опасался, что укус пчелы он уже вряд ли выдержит, и еще одна уехавшая вместе с сестрой дама, сославшаяся на аллергию.

Остались самые стойкие гости, включая Арвида, семейного доктора Сёдерстрёма, госпожу Сёдергрен и госпожу Дункер с племянницами. Сёдергрен завела новый порядок: поджигать молотый кофе в чайной ложке перед каждым приемом пищи в столовой. По ее словам, это помогало отгонять пчел, и вдобавок аромат жженого кофе возбуждал аппетит. Правда, мнения по последнему вопросу расходились, но другие постояльцы ей не мешали. Даже при сомнительной пользе такого действа было приятно и немного забавно наблюдать, как Сёдергрен с серьезным видом встает у входа в столовую, торжественно поднимает ложку молотого кофе и просит кого-нибудь из мужчин зажечь спичку. Затем она вышагивает по столовой, как священник со своим кадилом, и милостиво окуривает помещение, медленно проводя ложкой по воздуху.

– Нам повезло, что начальник пожарной охраны этим летом не приехал, – шутил Сёдерстрём. – Интересно, что бы он сказал по этому поводу.

– Это что – оракул? – недоумевала полуслепая дама из Стокгольма, которая отдыхала в одиночестве и забронировала номер в «Ривьере», но приехала на месяц позже и была вынуждена поселиться в менее переполненный «Мирамар».

– Странные у вас тут постояльцы, – сказала она позже Веронике. – А спиритические сеансы эта женщина не проводит?

Поскольку гостей неожиданно стало меньше, Веронику, Бу и Франси пригласили обедать в столовую вместе со всеми. Обычно Вероника брала на кухне то, что оставалось, и ела за маленьким складным столиком перед дверью в кладовую, где иногда компанию ей составляли Сигне и мать, которая, наспех пережевывая пищу, успевала поделиться радостями и горестями прошедшего дня: «Фрёкен Андрен в этом году приедет с собакой. Нам нужно будет привязать зверька в саду, чтобы не сбежал». «Картошка сегодня пересолена». «У Дункер запор, ест слишком много». Мать обладала редкой способностью все подмечать, даже если заходила в комнату на пару секунд. «Глаз что у ястреба», – говорила про нее Сигне.

Но сейчас Вероника и Бу сидели за накрытым столом у окна столовой. Они провели пару восхитительных дней, тайком уезжая на велосипеде в мастерскую, где целовались на кушетке, рисовали и пили чай с печеньем «Мария». Вероника держалась. Они позволяли себе многое, но не главное, хотя ее и мутило от возбуждения. Почему-то, проявляя упорство и не уступая, удовлетворения она не получала. Похоже, не правы мать, Сигне и все взрослые, постоянно твердившие: «Блюди себя, потом будет лучше».

За выгоном они нашли маленькую бухту, где, искупавшись нагишом, лежали в тени деревьев на одеяле и наблюдали, как от возбуждения и морской воды у обоих по коже бегут мурашки. Потом они возвращались на велосипедах в пансионат и украдкой расходились по своим комнатам. Вероника ни единым словом никому не обмолвилась, даже Франси. Сестра могла болтать без меры, и Веронике не хотелось рисковать, ведь один мимолетный комментарий – и все разлетится вдребезги. К тому же происходящее было слишком велико, чтобы облечь его в слова. Инстинкт подсказывал, что слова хороши, лишь когда все закончится. В результате ей приходилось придумывать разные предлоги, отказываясь проводить время с Франси, которая становилась все более навязчивой: то письма с почты нужно отправить, то вещи в стирку отнести, то дел в городе много накопилось.

Никогда прежде Вероника не отваживалась столько врать.

На другом конце стола сидела госпожа Дункер со своими племянницами и настойчиво пододвигала к девочкам два стакана.

– Девочки, пейте сливки, пока не принесли еду!

Девочки десяти и двенадцати лет были бледными и худенькими, их требовалось откормить, поэтому к каждому приему пищи им полагалось выпивать по полстакана сливок. Дункер обычно звонила за неделю до приезда и напоминала о дополнительном заказе. Сливки привозили в коричневых стеклянных бутылках, похожих на флаконы с микстурой, и она со строгим выражением лица тщательно отмеряла порции мензуркой. В глазах похожих, как две капли воды, девочек, наблюдавших за процедурой, сквозило отвращение, но выпивали они все без остатка и не протестуя. К концу пребывания в пансионате, которое обычно длилось около месяца, девочки покрывались здоровым загаром и немного полнели. Дункер воспринимала каждые сто граммов прибавки в весе как личный триумф и довольно кивала всякий раз, когда речь заходила о здоровье девочек. Отцом девочек был ее непутевый брат, страдавший алкогольной зависимостью, а мать, в свою очередь, имела проблемы с нервами. Нервы и алкоголь – плохое сочетание. Но, несмотря ни на что, подробно о невзгодах девочек Дункер не распространялась. Это были именно невзгоды – ёмкое понятие могло включать в себя практически все, что угодно. «Месяц у моря – единственная передышка для моих бедных племянниц», – позволяла себе заметить тетушка, благосклонно сложив руки на животе. Это вовсе не мешало ей расписывать строгий распорядок дня, включавший в себя плавание в море и пятнадцатиминутную гимнастику, которую, к плохо скрываемой радости гостей пляжа, проводила она сама. Уложив наконец девочек в кровать к девяти вечера, одетая в ночную рубашку поверх вечернего платья – чтобы показать племянницам: еще немножко, и она тоже пойдет спать, – Дункер спускалась в гостиную к другим постояльцам поиграть в карты и послушать иностранные радиостанции. Ночную рубашку она быстрым непринужденным движением снимала на полпути.