Колючий мед - [78]

– Но если притворяться, что мучений нет вообще, лучше от этого никому не станет.

Вероника сидит в полной тишине, жалея о сказанном. Вспоминает кухню в квартире в Мальмё, непонятные каракули, написанные отцовской рукой на полях газет, обратной стороне конвертов и чеков. Перепады настроения. Он даже в своей спальне чертил на стене у кровати сообщения похожими иероглифами, понятными ему одному.

Она резко встает. Внезапно все, чего ей хочется, – это спуститься в свою комнату, где царит безопасность.

Бу словно только сейчас заметил, что не все в порядке. Прислонив картину к стене, он подходит к Веронике и гладит ее по волосам.

– Что-то случилось?

Она делает большой глоток виски с содовой.

– Это картина моего отца.

– Твоего отца? – Бу смотрит на нее с удивлением.

– Да, он ее в молодости написал.

– Ты не говорила, что твой отец был художником.

– А он и не был. Отец работал на верфи компании Kockums, занимался сваркой крупнотоннажных судов. Он упал на дно строительного дока – поскользнулся на лесах. Так и умер.

– Черт! – Бу садится на кровать, притягивая к себе Веронику, и обнимает ее. – Когда это случилось?

– Семь лет назад.

Перед глазами Вероники внезапно встает образ отца у больших чугунных ворот судостроительного завода. В половине пятого через эти ворота вытекал поток рабочих и служащих. Служащие в костюмах, рабочие – в брюках и рубашках. «Их различают по одежде», – говорила Веронике мать. Потом вся эта огромная масса людей перемещается на велосипедах по Мальмё.

– Соболезную. Это ужасно. Он много рисовал?

– Не очень. На самом деле его больше увлекала игра на скрипке.

– Значит, художественно одаренная натура, – задумчиво кивнул Бу.

– Да, полагаю. – Вероника опустила взгляд. Просвечивавшие через простыню полоски на матрасе теперь казались ей подвижными, будто были и не полосками вовсе, а маленькими, убегающими ручейками. – Однажды отец явился домой с собакой, немецким догом, которого он купил в Дании.

– Собака? Вы сохранили ее?

– Нет, не получилось, она была слишком большой. Отец сказал, что держал пари и выиграл пса, но нам пришлось отдать его знакомым, жившим на хуторе. Отцу иногда приходили в голову нелепые идеи. У него был очень переменчивый нрав.

Вероника умолкла. Использовать выражение «переменчивый нрав» она научилась от матери. У нее складывалось ощущение, будто многие слова в этом мире использовались не в своем прямом значении, а описывали нечто другое, но это другое было настолько постыдным или сложным, что никто не мог назвать его подлинным словом. В результате использовали эвфемизмы: у него проблемы с нервами, или ходит как потерянный, или на взводе, обладает переменчивым нравом, чудаковатый, особенный. Все подобные слова скрывали более серьезную и жестокую правду, но на самом деле вызывали больше вопросов, чем давали ответов. Кстати, ответов следовало опасаться.

– Иногда мне кажется, будто я должна чувствовать утрату отца острее, чем я это делаю.

– Но ведь утрату каждый переживает по-своему.

– Ты думаешь?

– Уверен. Ты похожа на него?

– Я не хочу быть похожей на него.

– Но у нас ведь нет выбора? Мать всегда говорит: радуйся, что ты такой, какой есть, если уж все равно не такой, как надо.

Он улыбнулся так, что на его щеках заиграли ямочки. У Вероники екнуло сердце. Ей так хотелось дотронуться до Бу, но проявлять инициативу страшно. Может, когда достаточно сильно хочешь, все произойдет само собой?

Она осторожно придвинулась к нему чуть ближе.

– А как узнать, кто ты на самом деле? Я даже не знаю, хочу ли в эту школу домоводства, где начну учиться с осени. Кругом так много требований, нужно постоянно определяться, хотя по-настоящему ничего не знаешь. Столько вопросов – мне кажется, это все так трудно.

Бу воодушевленно закивал в ответ.

– Конечно, это чертовски трудно. Думаешь, я знаю, чего хочу?

– А что, разве нет?

– Да ни фига. Я даже не знаю, как мне закончить скульптуру. Папаша говорит: если в чем-то не уверен, пытайся продвигаться вперед маленькими шажками. Но в одном я уверен на все сто.

– В чем?

Бу заглянул в глаза Вероники так глубоко, что ей показалось, будто он коснулся взглядом самого дна ее души.

– Я рад, ведь ты пришла навестить меня. И уверен, что хочу тебя поцеловать.

Он положил руку ей на запястье. Сердце безудержно билось. Из приоткрытого окна внезапно пахнуло жасмином. Бу прильнул к Веронике – щетина пощекотала ее лицо. От его кожи исходил свежий запах, как от яблока. Она прикрыла глаза, но не совсем, потому что ей хотелось видеть Бу.

Внезапно Вероника почувствовала, как теплые губы юноши коснулись ее губ. Неуверенно скользнув кончиком языка по нижней губе, он нащупал кончик ее языка. Они встретились, теперь на кончики языков переместилось все их существо, и старая подсобка размером чуть больше гардероба словно растворилась в пространстве.

Поцелуй напоминал звук, с которым желе отстает от стакана. Или медуза лопается под ногой, когда нечаянно наступишь на берегу. Казалось, будто все вокруг онемело и исчезло, остались лишь рот и язык.

Вот как ощущается гипноз.

Вот оно – опасное, запретное, умалчиваемое в журнальных рассказах, накрывающее мощной волной, которая бесследно сносит все на своем пути.