Колонна и горизонты - [97]

Я напряженно всматривался в лес, чтобы по покачиванию веток своевременно обнаружить выдвижение противника. Должен же он был что-нибудь предпринять после наших неудачных атак! Меня злило, что во второй половине дня основные силы батальона спокойно слушали, как бушевал бой, что на наш взвод свалили такую сложную задачу. Уставший, я изо всех сил боролся со сном. Когда зашло солнце, со стороны шоссе от Тузлы нас обстреляли гаубицы противника. Снаряды перелетали и разрывались примерно в двухстах метрах от наших позиций. Видимо, корректировщики на ближайшей от нас высоте, опасаясь, как бы немецкая артиллерия не накрыла и их самих, сообщали неточные координаты.

С наступлением темноты лес оживился. Кто-то подошел ко мне и поставил рядом со мной котелок с мамалыгой, заправленной салом. Я машинально работал ложкой, оказавшейся в котелке, и не отрываясь смотрел вперед, на вершину. Ветви деревьев покачивались от ветра, а мне казалось, будто противник начал движение. Целый день был растрачен впустую. Стремясь не выказать своего раздражения, я избегал разговоров. Чирович громким голосом давал указания, и бойцы лениво поднимались со своих мест. Нам предстояло атаковать гору Лисину. Мне была поставлена довольно странная задача — сопровождать вооруженных гранатами бойцов до позиций противника и в случае необходимости поддержать их пулеметным огнем. Где это видано, чтобы пулеметчик вел в темноте гранатометчиков на окопы противника? Для меня это было новостью, но я промолчал.

Обходя противника справа, мы поднимались по лесу к вершине. Полный желудок и страшная усталость туманили сознание. Мне ужасно хотелось спать, и во время одной из многих остановок я попросил своего помощника разбудить меня, а сам, свернувшись калачиком, тут же уснул. Не прошло, наверное, и нескольких минут, как вдруг кто-то в темноте споткнулся о мои ноги и упал в кусты. Это был Янко Чирович.

— Где этот мерзавец, черт бы его побрал?

Провожатый Янко сбежал в самый трудный момент, перед самыми позициями врага, и весь гнев Янко теперь обрушился на меня. Выбравшись из кустов, он попытался было отыграться на мне и за своего провожатого, и за такое неловкое падение. От обиды я взорвался и уже не мог скрыть своего раздражения. В конце концов я сквозь зубы процедил: «Ну что раскричался?» Янко успокоился, но пригрозил мне, сказав, что об этом мы еще поговорим в «соответствующем месте». Я понял его намек: меня ждут большие неприятности по партийной линии, тем более что не так давно мне был объявлен выговор.

Перед самой вершиной горы лес внезапно кончился. Впереди был открытый участок. Я вышел из стрелковой цепи и вместе с нашей «артиллерией» — группой метателей гранат — стал приближаться к противнику с той стороны, откуда он нас меньше всего ожидал. Мы хотели атаковать его с тыла, то есть собирались пройти тот же путь, по которому противник занял эту высоту во второй половине дня. Огоньки сигарет, запах свежевыкопанной земли и табачного дыма убеждали нас в правильности пути. В окопах сидели люди и молча курили. Ко мне подошел далматинец Рафанели с двумя метателями гранат, присланными из недавно расформированных хозяйственных подразделений.

— Ну что, пришли? — шепотом спросил меня Рафанели.

Я дал утвердительный ответ и улегся за пулеметом. Когда загремели гранаты, в основном «итальянки», наступила всеобщая неразбериха. Я нажал на спусковой крючок. На мои две короткие очереди из окопов, как по команде, немедленно ответили ураганным огнем из десятка автоматов. Послышались разрывы множества ручных гранат. Что-то больно ударило по ногам. Сознания я не потерял, но в глазах у меня потемнело. Я совершенно не чувствовал своих голеней. Слышал лишь, как вокруг меня беспрерывно свистели пули.

Впереди находились окопы противника, а позади — наша стрелковая цепь. Я прижался к земле, опасаясь, как бы наши стрелки нечаянно не попали и в меня. Через разорванные пулей брюки обильно лилась кровь, а все вокруг пахло спелой земляникой. «Почему кровь пахнет земляникой?» — подумал я и вдруг почувствовал под рукой ягоды. И метатели гранат, и стрелковая цепь были прикованы к земле. Перед самыми вражескими окопами около четырех десятков бойцов получили ранения. Не оставалось больше сил, чтобы подняться в атаку.

Я попытался отползти немного назад, но ножки пулемета зацепились за куст ежевики. Пришлось остаться на месте. Несмотря на свинцовый дождь, кто-то из стрелков подполз ко мне на помощь и мягким приглушенным голосом спросил, что произошло. Это был Омер Пезо — один из самых скромных, исключительно надежных товарищей. Он прибыл в составе сараевского пополнения. Словно угадав мои мысли, Омер обещал вернуться за моим пулеметом, как только вынесет меня в безопасное место. Омер понимал, что после того «столкновения» с Янко я не мог себе позволить оставить пулемет. Омер вынес меня на небольшое плато под вершиной и вернулся назад. Прибежала Мила Царичич, чтобы сделать мне перевязку. Из окопов одна за другой взлетали ракеты, заливая все вокруг матовым светом. Затем заговорили минометы, но от них было мало проку. Мила спросила, куда меня ранило, но я не мог определить. Сказал, что онемели ноги. Она перевязала меня наугад выше колена, где, как позже констатировала наша бригадная медсестра Чарна, не было никакой раны.