Колонна и горизонты - [99]

Если бы вчера вечером гитлеровцы и усташи осуществили более широкий маневр от шоссе к селам, то наверняка захватили бы весь госпиталь. Практически им ничто не мешало сделать это и сегодня утром. Когда же мы наконец дотащились до леса, лошади, на которых сидели раненые, стали ложиться на землю. От головы колонны передали распоряжение скрытно расположиться вдоль дороги в густых зарослях папоротника и переждать три-четыре дня до возвращения бригады. Затем нас должны были собрать и вернуть в Шековичи для продолжения лечения.

А как «скрытно расположиться», если противник уже давно нас обнаружил? Колонна растянулась вдоль дороги. В поисках наиболее безопасного места бойцы ползком передвигались по папоротнику и группировались по принадлежности к части, по знакомству и национальности. Однако рассредоточение колонны быстро прекратилось, так как поступило новое распоряжение — немедленно двигаться вперед. Заросли папоротника вновь заколыхались. Раненые возвращались к дороге, ловили лошадей и со стоном взбирались на них. Я был предоставлен самому себе. Заметив, что обо мне никто не заботится, ко мне подошел парень в гражданской одежде. Как я позже узнал, это был рабочий из Сараево. Вместе с ним подошла миловидная женщина, тоже в гражданской одежде. Они совсем недавно вступили в партизанский отряд и еще не успели получить форму. Парень взял под уздцы мою лошадь, и мы тронулись в путь.

Мучительно долго тянулось время. Мы то останавливались, то вновь трогались в путь. Не успел приказ поступить, как его тут же отменяли. Наконец вечером мы получили отдых недалеко от Яворника со стороны Кладня. И опять колонна разбрелась по папоротникам и кустам. Мы втроем выбрали небольшую полянку в стороне и растянулись под дубами. Когда начало темнеть, мой новый знакомый вытащил из сумки солдатский котелок и протянул сначала мне, а потом женщине по ложке сахарного песку. Это был весь наш ужин. До этого парень наломал моей кобылке буковых веток. Сильная жажда прогоняла сон. Мы прислушивались к лаю собак и редким выстрелам, доносившимся издалека, и по ним пытались определить расстояние до ближайшего населенного пункта. Рядом с нами спокойно стояла моя спасительница — лошадь. Казалось, будто и она прислушивалась к загадочным ночным звукам.

Утром я увидел, что бинты на моей ране густо облеплены мелкими червями. Женщина вытащила из ранца чистую рубашку, разорвала ее и, смахнув червей, перевязала мне рану. Около нас роились тучи крупных зеленых мух. Их назойливое жужжание раздражало. Раненые, расположившись группами, всю ночь о чем-то тревожно перешептывались. После обеда нам сообщили, что в селах больше нет противника и что часть госпиталя уже отправилась туда. Говорили также, будто наши местные товарищи раздобыли для госпиталя продукты и что скоро все раненые вновь будут иметь крышу над головой.

Мои сопровождавшие усадили меня в седло, и мы вместе с другими ранеными тронулись в обратный путь. Через час с лишним ходу по склону возвышенности мы спустились к опушке леса. Отсюда открывалась живописная картина: внизу на лугах дымились костры, на кустах белели развешанные для просушки бинты, а возле раненых, которые двое суток оставались без присмотра, возились медсестры. Казалось, жизнь шла своим чередом.

Сидя на лошади, я вдруг увидел совсем рядом родник, круглый, малоприметный, чистый как слеза. Это был приятный сюрприз и для моих спутников. Все мы трое испытывали сильную жажду. Однако они не стали пить первыми, а помогли мне слезть с лошади и, придерживая меня под руки, подвели к роднику. Я жадно припал к прохладной живительной влаге, пахнущей свежими фруктами. Однако только я сделал первые глотки, как внезапно раздалась пулеметная очередь. Стреляли с возвышенности, находившейся всего в ста шагах от лагеря. Враг подстерегал нас, как охотник подстерегает дичь: у дорог, ведущих к селам, у источников. Мои попутчики сильно побледнели, дрожащими руками перебросили сумки через плечо (мы не имели никакого оружия), усадили меня на лошадь и, подстегнув ее, исчезли в лесной чаще.

Вскоре стрельба позади нас прекратилась. Никем не защищенные, раненые попали в руки врага. Я остался один-одинешенек. Под горой, где мы провели вчерашний вечер, я остановился, отпустил клячу, чтобы она не выдала меня, а сам зарылся в кучу подгнивших листьев под кустом ежевики. Казалось, я постепенно умирал от ран, голода и жажды. Казалось, что наши больше никогда сюда не вернутся.

Весь госпиталь — это особый рассказ — стал в те дни легкой добычей гитлеровских, четнических и усташских карателей. С помощью дрессированных овчарок они обнаружили замаскированных тяжелораненых, лежавших на носилках. Среди них был и наш Пеньо Секулич. Фашисты никого не щадили, расстреливая всех подряд. Четники поступали с пленными по-разному, в зависимости от их принадлежности к вере. Отобрав у раненых более или менее пригодные вещи, они отправляли православных в сербские села, а католиков и мусульман сдавали сельской усташской полиции или немцам. Подробности этой трагедии я узнал позже, в госпитале 16-й дивизии, которой командовал наш Данило Лекич. В лесах тогда было убито или умерло больше ста раненых и работников госпиталя…