Колонна и горизонты - [26]

Каждый раз, когда мы шли на задание, хозяева в изобилии снабжали нас продуктами. Вечером перед построением батальона старая борачанка попросила меня и Хамида немного задержаться. Захватив лучину и нож, она поднялась по лестнице и скрылась в темноте и дыму на чердаке. Вскоре она появилась снова, держа в руках половинку лепешки и кусок говяжьей ветчины. Она спустилась вниз и, отдышавшись, передала мне лучину, а сама на крышке сундука разделила продукты и протянула нам: меньшую часть Хамиду, а большую — мне. Я молча вернул ей свою долю и направился к выходу. Она догнала меня, схватила за плечи и заглянула в лицо, ожидая объяснений. Я сказал ей, что у нас с Хамидом все поровну: и хлеб, и мясо, и опасность, которая в одинаковой мере подстерегает нас под Улогом.

— Ей-богу, лопни мои глаза, если я видела в дыму, как режу.

Может быть, действительно дым был тому виной, но я сразу вспомнил, как она реагировала, когда узнала национальность Хамида. Я должен был поступить именно так, потому что считал бо́льшие куски поблажкой за то, что я не мусульманин. Женщина взяла куски, которые я ей вернул, и быстро исправила свою ошибку: отрезала немного ветчины от моей доли и положила в сумку Хамида. Затем она вытерла руки о передник и, как в прошлый раз, когда мы шли в бой, проводила нас до выхода, перекрестила и, словно приказывая судьбе, прошептала:

— Боже, пусть они вернутся живыми!

Напрасно пытались мы пробиться в ту ночь через горные ущелья. Приходилось идти по воде, которая во многих местах затопила шоссе. Переправиться через Неретву нам не удалось. Промокшие, усталые, мы на рассвете вернулись в то же село. Но теперь меня и Хамида разместили не у Гайовичей, а в домике за церковью, у одинокой старухи. Она встретила нас почти враждебно, пробормотав что-то невнятное на наше приветствие. Ломая пальцы, она бесцельно металась по комнате и злобно, как сыч, ухала:

— Ох, беда, беда!

Этот голос раздражал, словно падающие на голову холодные капли воды, но мы не знали, как прекратить это.

— Ох, беда, беда! И когда все это кончится? Ох, беда, беда!

Она блуждала по комнате, стонала, причитала, и я с грустью вспомнил о тех прекрасных днях, проведенных в доме Гайовичей. В бессильной злобе я начал повторять за ней ее причитание, но это нисколько не смутило старуху. Теперь слышались два голоса — мой насмешливый и ее искренне отчаянный. Наконец мы не выдержали и пожаловались ей, что мы голодны и промокли, однако надеемся, что она не уморит нас голодом.

— Что я вам могу приготовить? Ох, горе мне с вами! Да вы сами посмотрите! Что найдете, то и ваше.

— Мы не четники и не усташи, чтобы шарить по чужим чердакам, — ответил ей Хамид. — Сюда нас направил сельский народно-освободительный комитет. Каждый хозяин дома в зависимости от его имущественного положения должен предоставить питание для бойцов.

Около полудня старуха установила в комнате деревянный столик и принесла глиняную миску с жидкой похлебкой. Хлеба мы так и не увидели.

В ожидании распределения на ночное дежурство мы вытащили из ранцев книги и занялись чтением. Начало темнеть, и книги пришлось отложить. Нам предстояло провести в этом доме длинную скучную ночь. Старуха зажгла свечу, поставила ее на полку и разогрела нам на ужин оставшуюся от обеда похлебку.

Вглядываясь в черты ее лица, четко очерченного пламенем свечи, я подумал, что можно было бы скоротать время за рисованием старухи. Незаметно вытащил из ранца блокнот и карандаш и приступил к делу. Раньше в роте мне редко когда удавалось хорошо изобразить чье-то лицо, но в этой тишине и покое я добился поразительной схожести. Обвел эскиз тушью, и он стал яснее. Хамид протянул рисунок старухе, и та после долгого разглядывания удивленно и с восхищением посмотрела на меня, как на святого, на которого ниспослана милость божия, и изумленно прошептала:

— Ох, беда, беда, так ты же живописец!

Только теперь я понял, что это ее «Ох, беда, беда!» не только выражение тревожного состояния, но и восклицание восторга. Все дело только в интонации, с которой она произносила эти слова.

На следующий день стало ясно, что наши отношения с хозяйкой значительно улучшились. Вместо угрюмой старухи перед нами появилась совсем другая женщина, открывающая свою доброту перед людьми только тогда, когда она поближе познакомится с ними.

— Не знаю, — заговорила она утром жалобным голосом, — что приготовить вам на обед. Та похлебка была для вас, ей-богу, слишком жидкой.

— Что себе, то и нам! — ответил Хамид. — А на нет и суда нет.

Когда старуха вышла, Хамид огорченно заметил:

— На этот раз кто-то из наших решил подшутить над нами. Должно быть, посоветовал командиру поменять нас местами кто-нибудь из тех, с кем мы на пути к Улогу делили хлеб и ветчину, полученную у Гайовичей. Позавидовали, видимо, нашему «благополучию», пожалели тех, кто вынужден был соблюдать у этой старухи «великий пост».

Старуха вернулась.

— Не могла бы я попросить вас, как детей своих, немного мне помочь? Я закопала возле дома немного продуктов. Для вас мне ничего не жаль, я верю вам.

— Считай, что ты нам ничего не говорила, — отпарировал Хамид, но в действительности доверие этой женщины было нам дороже всяких угощений.