Колонна и горизонты - [24]
— Говорю тебе, называй меня Йово, — отрезал Хамид. — Повторяй в мыслях и запомни: Йово!
Мне вспомнился мой родственник Петр. Это имя легче было запомнить, и в самый последний момент — девушка с наполненным водой горшком уже подходила к нам — я успел шепнуть ему: «Буду называть тебя Петром».
Мы, партизаны, особое внимание обращали на наши отношения с мирным населением. Наше поведение, как и вся наша борьба, не было чьим-то личным делом: недостойное поведение одного бойца бросало тень на всю 1-ю пролетарскую бригаду.
Завтрак прошел в теплой обстановке. Чувствовалось, что все в доме старались как можно лучше встретить гостей. На столе появились две большие чашки очень сладкого кофе с молоком, тарелка с сыром и ломти пахучего ячменного хлеба. Митра, хозяйка дома, высокая женщина уже в летах, дважды в течение завтрака наполняла наши чашки. «Вы — солдаты, ячменного кофе хватит на всех», — приговаривала она при этом. А бородачи, умело обходя вопросы, связанные с военной тайной, по-дружески расспрашивали нас, откуда мы и кто у нас остался дома.
После завтрака Хамид ушел в штаб, а я вышел на улицу прогуляться и посмотреть село. На каменистой земле у самого края ущелья стояло несколько домиков. В центре деревни красовалась церковь. В соседнем дворе крестьянин обрабатывал топором бревно. Я направился к нему. Из дома вышла хозяйка с ощипанной курицей в руках, а следом за ней шел наш Бечир, неся ребенка, завернутого в пеленки. Я почувствовал, как грудь моя переполнилась внезапно нахлынувшей радостью и силой. Опьяненный этим радостным чувством, я отвернулся, сделав вид, что рассматриваю улицу, а в действительности для того, чтобы скрыть минутную слабость, от которой повлажнели мои ресницы. Мне представилось, что ребенок в руках Бечира — это символ уже завоеванной, еще по-детски неокрепшей нашей свободы.
— Видишь, — задорно сказала, подходя ко мне, хозяйка, — у меня не то, что у Гайовичей. Я не допущу, чтобы мой партизан кормился у меня на дармовщину. И мужу, и ему нашлась работа. Пусть они сами зарабатывают себе на хлеб.
На улице появился Хамид, вернувшийся из штаба. Он рассказал, что тепло встречают партизан не только Гайовичи, но и вся деревня от мала до велика. А что касается живущих у Гайовичей мужчин с кокардами на шапках и длинными бородами, так это беженцы из Борача и люди из сельской охраны, а настоящих четников здесь нет. В заключение Хамид сказал, что достаточно будет объяснить этим людям, кто носит такие знаки, и все будет в порядке.
Вернувшись в дом, мы сразу же начали разговор, но издалека, чтобы не испортить уже установившиеся хорошие отношения. Вначале я подчеркнул, что четническое движение в первую мировую войну мы называем прогрессивным, потому что оно было направлено против австро-венгерских оккупантов и имело немало общих черт с нашим народно-освободительным движением. Но в этой войне, подхватил мою мысль Хамид, четники перешли на сторону оккупантов, изменили интересам народа в Сербии, Черногории и Романии. Как могут четники защищать народ от погромов, усташей, если они вместе с усташами служат одним и тем же господам? Слушая горячие, страстные слова Хамида, который объяснял, чего хотят оккупанты, и доказывал необходимость противопоставить им все патриотические силы, я испытывал гордость за своих товарищей.
Наши хозяева, сметливые горцы, отвечали нам вежливо и осторожно, с похвалой отзывались о своих руководителях. Затем выяснилось, что кокарды на их шапках предназначались лишь для того, чтобы обмануть четников и усташей и спасти село от погромов.
В беседе затронули все вопросы — от зимовок для скота до положения на Восточном фронте. Бородачи незаметно один за другим покидали комнату и через некоторое время возвращались, побритые и подстриженные, без прежних знаков на своих мохнатых шапках. Перед домом, прямо на снегу, заработала «парикмахерская». «Четники» сменяли один другого на трехногом табурете, вокруг которого росла гора волос. Перед обедом с гор пришел миловидный молодой бородач Саво Гайович. Увидев, что происходит возле дома, он попросил, чтобы и его побрили. Я уговаривал его не делать этого, уж очень шла парню борода. О людях, говорил я ему, в конечном счете судят не по внешности, а по уму и их делам.
— Все равно, она мне надоела, — стоял на своем Саво. — Когда я иду по селу, все на меня смотрят как на белую ворону. Время такое, дорогой Радоя, что сначала смотрят на бороду и лишь затем — в душу.
Нас радовало то, что мы так быстро и непринужденно сближаемся с местными жителями. Я сказал Хамиду, что это сближение — вполне естественный процесс, но в ответ на меня обрушился поток рассуждений:
