Колонна и горизонты - [25]

— Какая естественность? О чем ты говоришь? Тебе известно, сколько стоит такая естественность? Сегодня естественным состоянием в гитлеровской Германии считается фашизм. Если бы коммунисты долгие годы до начала войны не просвещали наш народ, увидел бы ты тогда, какой бы она была, эта естественность!..

Как-то местные крестьяне услышали, что мы называем некоторых наших товарищей «попами» (а среди нас действительно находились бывшие ученики Цетиньской духовной семинарии: Страдо Бойович, Милан Обрадович и другие), и начали нам жаловаться, что в селе из-за войны многие дети растут некрещеными. Теперь, по мнению крестьян, наступил благоприятный момент, и им следует воспользоваться. И наших «попов» начали атаковать просьбами. По разрешению штаба батальона обряд крещения проходил в сельской церкви, правда, без необходимой церковной утвари, но это крестьян не тревожило. Главное, чтобы были прочитаны соответствующие данному случаю молитвы. Страдо возвращался после крещений отягощенный многочисленными дарами. Продукты, рубашки, носки немедленно делились в роте.

В Обале ощущалось приближение весны. В ущелье, где протекала Неретва, подул теплый морской ветерок. Снег заметно осел, сделался серым. Ночью мы с Хамидом, озябшие, в промокшей одежде и обуви, спешили к дому Гайовичей после многочасового патрулирования и осмотра дорог, ведущих к Улогу. По ту сторону ущелья, где находились усташи, раздавались ружейные выстрелы.

В комнатах у Гайовичей было сильно натоплено, и в тепле клонило ко сну. Здесь собирались молодые женщины и девушки и из большой семьи Гайовича, и из беженцев. Нередко они садились рядом с нами и начинали прясть, распевая песни, или просто о чем-нибудь рассказывали. Если же мы, сильно уставшие за день, укладывались спать, кто-нибудь из них сбрасывал с нас рядна и щекотал голые пятки. Часто не помогало и это, и тогда они укоризненно говорили:

— Ну что за кавалеры! Все спят да спят, даже пошутить как следует не умеют.

Хамид очень серьезно реагировал на эти шутки. Отогнав остатки нарушенного девушками сна, он всерьез начинал им объяснять, что сейчас, когда идет война, вовсе не время для таких шуток. Разве можно, мол, так шутить, если рота каждую минуту может получить приказ выступать в поход? Трудно сказать, когда будет у нас время для подобных шуток!

— Вы порядочные люди, — вмешивалась в разговор женщина средних лет, — как и наши парни. А вот четники хватают всех подряд, словно завтра конец света. Бог да поможет таким, как вы.

Кто знает, сколько бы еще продолжался этот наш тихий праздник в семье Гайовича, если бы однажды по моей вине не произошла крупная неприятность, которая в один миг испортила настроение хозяев и нарушила хорошие отношения, установившиеся в этом доме. Как-то на рассвете Хамид разбудил меня на смену. Не обнаружив своих портянок на печке, где они обычно сушились, я спросонок, забыв о «Петре», обратился к Хамиду по настоящему его имени. Согнувшись возле печки, я продолжал поиски, но тут Хамид пнул меня кулаком в бок, и я понял, что совершил оплошность. Однако было уже поздно: люди в комнате проснулись, слышалось покашливание. Когда мы вышли из дома, Хамид набросился на меня с упреками:

— Что ты наделал, сумасшедший?!

— Но ведь никто не слышал, — слабо возразил я виноватым голосом. — Все спали.

Мне и самому хотелось в это верить, и слабая надежда теплилась во мне. Но когда я вернулся с дозора, в доме вместо обычного веселого гомона воцарилось угрюмое молчание.

Хамид одиноко сидел у окна и читал. Беженцы из Борача молча сновали по комнатам, время от времени тяжело вздыхая. Мы с Хамидом для них больше не существовали. Удрученный, я вышел на улицу. Там ко мне подошла старушка, тоже из беженцев, и скорбным голосом проговорила:

— Зачем ты, Радоя, привел к нам в дом турка? (В Герцеговине «Радоня» означает «вол», поэтому местные жители немного изменили мое имя, наверное, боясь, что в противном случае я могу обидеться.) Что же ты натворил, негодник? Чем мы, несчастные, перед тобой провинились?

— О каких турках ты говоришь, тетка? — ответил я ей вопросом на вопрос. — Да будь он даже и турком, если он партизан, значит, он мой товарищ, а сегодня это все равно что родной брат. Разве мы скрываем, что в наших рядах сражаются люди разной веры и разных национальностей? А иначе мы не могли бы стать армией нового типа…

— Напрасно ты мне все это рассказываешь, Радоя. Могу ли я забыть, сколько наших людей легло от их ножей в сырую землю?!

— Давайте не будем смотреть на все это глазами только сербов, взглянем несколько шире, — сказал я и начал рассказывать женщине о бесчинствах четников, которые они творили прошлой зимой в селе у Соколца в Романии.

Мы расстались каждый при своем мнении, но видно было, что эта женщина искренне хотела понять меня и поверить мне.

Подошел Хамид и беспомощно развел руками.

— Можно было обойтись и без «Петра», — опередил я его. — Ты сам во всем виноват. Оставайся мы самими собой, не было бы этой неприятности.

Отношения с хозяевами дома восстанавливались бы, наверное, очень долго, если бы нам не помог случай, каким явился наш второй поход на Улог.