Колонна и горизонты - [21]

До самой вершины гору покрывали заиндевевшие леса. А за нашей спиной — Сараево. Оттуда каждую минуту могли полететь снаряды. Колонна растянулась и расчленилась на несколько частей. Идти становилось все труднее. Все устали, ждали, когда объявят привал. Но как тут объявить привал, если кругом лежит снег? Все тешили себя надеждой, что скоро впереди покажется населенный пункт, но ожидания были напрасны. Вокруг нас простиралась ледяная пустыня. Перо Четкович подбадривал людей:

— Вперед, соколы! Еще немного вперед!

Силы наши таяли. Все чаще менялись бойцы, несущие тяжелое вооружение, все чаще оступались груженые лошади. Стоило кому-нибудь задремать и пропустить свою очередь, как Войо Масловарич, Саво Машкович, Вуксан или Живко, Драгутин или Зако, чтобы не возникало ссоры, спешили на помощь. Они поддерживали уставших лошадей, несли пулеметы вместо тех, кто выбился из сил. Более крепкие брали на свои плечи по две винтовки и по два рюкзака, некоторые поддерживали обессилевших товарищей.

Наши лица стали неузнаваемы: брови, волосы и усы побелели от инея, а щеки потемнели от голода и стужи. Вместе с силой уходила и надежда, что за следующим гребнем, поросшим лесом, появятся избы. От мороза кости ныли острой ревматической болью, отдающей в мозг и гасящей мысли.

Колонна двигалась в каком-то полусне, воспринимая только огромное пространство и ужасающую необозримость гор. Перед глазами постоянно была вершина, но едва мы ее одолевали, как за ней открывалась новая, еще более высокая.

В пути часто приходилось останавливаться из-за тех, кто, выбившись из сил, ложился рядом с тропой. Всякие уговоры, что нужно встать, выдержать, с трудом доходили до их сознания: они не понимали, какую опасность таит в себе желание лечь на снег. Не выдержал даже физически крепкий врач Гойко Николш. Он умолял своего коллегу Боро Божовича оставить его хотя бы минут на пять, обещая при этом, что затем догонит колонну. А эти пять минут превратились бы, конечно, в вечный сон.

Знакомый парень, бывший рабочий, остановился на тропе и попросил меня обойти его — он ждет ключи. Когда я растормошил его и уговорил идти дальше, он рассказал, что это за «ключи». Ему привиделось, что он находится в фойе гостиницы. В теплом зале мраморные стены, кожаные кресла, а он, удобно устроившись в одном из них, вместе со своим отцом ожидает, когда им дадут ключи от свободного номера.

Я разбудил его как раз в тот момент, когда портье принес ключи и предложил им идти спать.

Вдруг Саво Бурич нарушил тишину, установившуюся в колонне:

— Чтоб никогда счастья не знал тот, кто начал эту войну!

Все чаще падают лошади. Бедное животное останавливается и валится рядом с тропой, затем смотрит на своего поводыря, словно хочет сказать: не могу идти больше, хоть убей. Бойцы, которые сами едва переставляют ноги, толпятся возле упавшей лошади, снимают с нее груз, потом посменно тащат его, а лошадь остается, с тоской смотрит на проходящих мимо и пытается встать.

От холода и усталости я начинаю бредить. Иду и вижу крышу дома в горах и пышущую жаром печь. Эта картина согревает меня, навевает теплые воспоминания из детства, когда я на берегу Лима радовался уже тому, что живу на свете.

В сладком полусне заиндевевшие ветки деревьев кажутся мне привидениями. Я отчетливо различаю заборы, сараи, дым над крышами, слышу, как в голове колонны какие-то незнакомые мужчины и женщины разговаривают с моими товарищами, вижу аккуратно расставленную посуду, хлеб в кладовой и закопченные балки на потолке избы. В избе тепло, и я сейчас наконец-то лягу, и сон коснется моих глаз, но холодный снег и крики в адрес тех, кто засыпает на ходу, не позволяют мне это сделать.

Колонна сошла с тропы и остановилась под елями на привал. Все сразу же начали садиться и ложиться на землю, Я чувствовал, как мороз заползает под рюкзак и пробирает спину. Доктор Джани и дежурные вместе с Перо Четковичем метались вдоль колонны, тормошили, будили бойцов, поднимали их на ноги, заставляли растирать снегом лица, уши, руки, ноги, советовали топтаться на месте, чтобы согреться.

Нас немного подбадривало то, что с каждым шагом мы все больше удаляемся от Романии, от гитлеровских и усташских лыжников. В инистой тишине мороз казался не таким страшным, как окружение и уничтожающий огонь, какой нам довелось пережить под Пеновацем и в Белых Водах. Перед вечером по колонне пошли слухи, что в районе Мала Поля, у самой вершины Игмана, находятся горные жилища местного партизанского отряда. Говорили, там можно обогреться и, может, даже получить по кружке чаю.

Облегчение наступило лишь тогда, когда мы преодолели последнюю, решающую вершину. Впереди забелели участки не покрытой растительностью горы Белашницы, и начался головокружительный спуск. Люди падали, съезжали вниз, слышался смех, и мороз уже не казался таким сильным. Даже Перо Четкович, поднимаясь после очередного падения, смущенно посмеивался в усы. Его смех звучал приглушенно, совсем по-детски.

После тридцатичасового марша[7] на опушке густого букового леса наконец показалось село Пресеница. По прибытии в село врачи и медсестры сразу же засуетились около обмороженных бойцов, которые устроились вокруг очага в школе и домах и держали ноги в тазах и деревянных корытах. Вот когда начались настоящие мучения! Прежде чем разуться, иногда приходилось разрезать обувь. Крестьяне удивленно смотрели на происходящее. Если требовалось, они охотно помогали медсестрам, приносили и растапливали снег.