Колонна и горизонты - [12]

Только после этих слов бывшие четники разделились на группы и стали расходиться по домам.

Возле казармы в Средне дымились земляные печи, вырытые на лесной поляне неподалеку от дороги. Местные жители пекли здесь для нас хлеб из непросеянной овсяной муки. Хлеб этот напоминал черную глинистую массу с торчащей из нее соломой. По утрам и вечерам на поляне собирались бойцы. Им выдавали по куску хлеба, и повар наливал в каждый котелок по половнику супа с бараниной.

После создания бригады в Рудо вопросам боевой подготовки и политического воспитания стало уделяться очень много внимания. Каждый день с раннего утра был заполнен боевой и политической учебой. Трудности постепенно закаляли нас. Все меньше становилось людей в бригаде, которые в трудные минуты вешали нос и падали духом, быстро уставали при переходах и засыпали на снегу или, не дожидаясь ужина, заползали в темный угол комнаты или сарая и замыкались в себе. Что же касается меня, то я тоже еще не дорос до настоящего бойца и потому однажды ночью получил разнос от пожилого воина Милана Коматины. Черногорец молча смотрел, как я целых пять минут готовился заступить на пост, но потом все-таки не выдержал:

— Мед у тебя, а не служба, Шаковченок! Если бы все мы делали по-твоему, то нас давно бы уже черти сожрали.

Я увидел упрек в том, что он назвал меня не по моему имени, а по отцовскому (моего отца, который, кстати, был большим приятелем Милана, звали Шако).

Наша рота располагалась по соседству с минометной ротой бригады. В этой роте имелось два тяжелых и три легких миномета, а также несколько станковых пулеметов. По тем временам для нас это было грозное оружие. Дни пребывания в этом селе создали у меня представление, что мы наконец прибыли к месту назначения. Местные жители тепло относились к нам. С тех пор, как мы почти без боев пришли в Романию, и сербы, и мусульмане, и в особенности бойцы из отряда Чичи еще во время своего похода обеспечили бригаде большую популярность, рассказывая местным жителям, что мы ночуем в сараях, чтобы не стеснять людей в домах, что мы не просим продуктов, а берем лишь то, что нам люди приносят сами, что мы веселые, любим петь, читать стихи, носим с собой книги, показываем народу театральные представления. Население стало говорить, что «такой армии здесь еще не бывало и, если есть еще правда на этом свете, только такая армия может победить».

Здесь, на дорогах Романии, протоптанных в снегу, политические работники штаба бригады встретились с ее военными руководителями. Мы гордились нашим штабом и имели для этого все основания: командир бригады опытный подпольщик Коча Попович был писателем, воевал в Испании; комиссар Филипп Кляич, из рабочих, был закаленным бойцом; заместитель командира Данило Лекич окончил перед войной философский факультет, также воевал в Испании; заместитель комиссара Мияко Тодорович-Плави, бывший инженер, участвовал в прогрессивном студенческом движении во время учебы в Белградском университете.

Коча, изможденный, почерневший от бесчисленных испытаний и лишений, с острыми усами, в кожаной шапке с наушниками, немного неуклюжий в куртке из домашнего сукна, в те дни только начинал знакомиться с личным составом бригады. Преследуемые по пятам гитлеровской разведкой после падения Ужице, Коча и Никола Любичич вместе с шумадийцами отходили к селу Семегнево. Перейдя железную дорогу вблизи Шаргана, они на рассвете зашли в хижины пастухов, чтобы выспаться там. Но их сон был потревожен выстрелами преследователей. Партизаны разделились на группы и продолжали пробиваться дальше. Любичич с шумадийцами направился тогда в сторону Рудо. Встреча Кочи, Любичича и шумадийцев в Романии была радостной.

Перед началом смотра 2-го черногорского батальона Коча беспокоился, как его примут черногорцы, среди которых, как известно, распространен культ высокорослых людей. Лекич горячо доказывал ему, что у нас, черногорцев, людей ценят не за высокий рост, а за ум. Радован Вуканович специально для этой встречи установил перед строем на снегу небольшую трибуну, но Коча на нее не поднялся. Он остановился перед батальоном на снегу и, здороваясь с бойцами, поднял сжатую в кулак руку. Совсем просто, словно обычное «Добрый день!», сказал:

— Смерть фашизму, товарищи!

И хотя эти слова прозвучали без пафоса, в них с предельной ясностью была выражена цель борьбы. Коча не терпел фразерства и считал, что в многословии может потонуть даже самая светлая мысль.

В Средне я вместе со многими скоевцами[5] получил своеобразное «боевое крещение». Им стало мое первое участие в дискуссии на батальонной конференции. В гимназии и в своем селе я был активистом, но здесь, в батальоне, считал, что меня окружают испытанные коммунисты, люди, которые обладают разносторонними знаниями, поэтому с моей стороны было бы нескромным вмешиваться в политические беседы. Однако в тот день комиссар батальона Йово Капичич высказал в адрес «молчунов» резкий, но справедливый упрек:

— Такая пассивность, товарищи, наносит нашему делу политический ущерб. А тем более здесь, и в такие дни. Что сто́ит твоя храбрость, если ты не умеешь сформулировать свои убеждения и передать их другим?