Колокол в колодце. Пьяный дождь - [15]
Голос его звучал все громче, и, увлекшись, старик уже пел не в такт; затейливо приукрашивая мелодию, он то и дело опережал музыканта. Пишта едва за ним поспевал, фальшивил, и все-таки его песня, в которой чувствовалась безысходная тоска, брала за душу.
— Давай-ка, сынок, споем еще…
Спев песню второй раз, старик глубоко вздохнул, то ли от усталости, то ли от одолевшей его тоски, и добавил, как бы оправдываясь:
— Андрашов день! Андрашов день! Небось к тому времени мы далече отсюдова будем. Верно я говорю?
Ему никто не ответил, пастухи продолжали сидеть в задумчивости, каждый мечтал о чем-то своем.
— На Чейтейском выгоне, слыхать, гурт-то на будущей неделе разгонят, — не дождавшись ответа, прибавил он.
— Выпас этот на высоком месте. Там вся земля от жары потрескалась. Скотина, того и гляди, все ноги переломает.
— Я тоже слышал, будто скотину туда больше не станут гонять. Чейтейские мужики собираются размежевать тамошние угодья и на будущий год пустить под пар.
Пишта резко ударил по струнам, как бы выражая этим крайнее удивление и недовольство. Дребезжащий звук этот еще долго не гаснул в безмолвной тишине. Замер он где-то вдали на бескрайних просторах ночной степи, как последний вздох на губах умирающего. Рассыпался увесистый кусок обуглившегося кизяка, и вспыхнувшее на мгновение пламя осветило темные лица молчаливых людей. Костер быстро затухал, и темнота вокруг становилась еще гуще, еще непроницаемее.
— Я спою вам песню, которую вы еще никогда не слышали. В бытность мою подпаском я частенько певал ее.
Голос у старика звучал бодро, весело, будто пел теперь уже другой человек.
— Ну-ка, кто загадку разгадает? Зимних холодов и в помине нет, а озеро вроде бы замерзло… А?
— Небось высохла вода-то, дядюшка Ференц?
— Попал пальцем в небо! Говорю тебе, застыла! Летом! Покрыта слоем живого льда. Смекнули, что к чему? Заводь до того заросла ряской да ломоносом, что в непролазной тине пришлось прорубь прорубать. Можно пройти как по суху, а чуть оступишься, в омут затянет.
Помолчав немного, старик задумчиво продолжал:
— Теперешняя степь не то что прежде. Нет больше того степного раздолья. Когда-то были тут сплошь непролазные камышовые заросли да озера. И всякий, кто знал эти места, мог здесь спрятаться. Что до андрашова дня, то в прежние времена до него никому дела не было. Что лето, что зима — все едино. Скот мы не перегоняли с места на место, а выгоним бывало на прогалины посередь камыша и пустим на подножный корм. Чего там, скотина даже из-под снега выскребала корм копытами. Да и скотина была не такой привередливой, как нынешняя. А люди тем паче. Гуртовщики на отгонных пастбищах — вот те были настоящим пастушьим племенем. Круглый год не видели крыши над головами. А нынешние — разве это пастухи? Совсем не то. Да что об этом говорить. Давайте спать!
Старик, кряхтя, хотел было подняться, но раздумал.
— Ну, стало быть, тебе, Пишта, пора отправляться в путь. Скажешь там, что скоту здесь кормиться нечем, нет ни травинки. На Харангошскую пустошь — вот куда следует перегнать гурт, коли можно… Пусть все силы приложат, но добьются.
— В прошлом году помещик не дозволил. А нынче и подавно откажет.
— В таком случае и нам придется стадо разогнать, иначе скотина с голоду околеет.
Пастухи помолчали немного, затем один из них произнес:
— Поговаривают, будто в Харангоше даже омут пересох.
— Враки! — возразил старший пастух. — Там отродясь родниковая вода не переводилась.
— Я от чейтейских мужиков слыхал.
— Коли такое случилось бы, весть бы по всему краю разнеслась, — продолжал сомневаться старик и немного погодя добавил: — Однако кто его знает? По нынешним-то временам всякое случиться может…
Затем, как бы желая отогнать худшие предположения или отвратить какую-то беду, стал обстоятельно доказывать:
— Такого отродясь не бывало, чтоб в том омуте иссякла вода… Еще прапрадед мой знал этот источник. Вода в том гиблом месте била ключом из самых глубин, заколдованная она, и отвести ее можно разве что ворожбой. Когда тот треклятый колокол с несметными сокровищами опустили в колодец, тогда-то и забил родник. Многие смельчаки пытали счастье, пробовали достичь дна колодца. Но, увы, все до одного нашли там свою погибель. Кто его знает, может, треклятый колодец и дна не имеет. Вода в нем вовек не иссякнет.
— Я что ли сам выдумал? Чейтейские селяне говорят.
— В прежние времена тоже говорили. Все это пустое, ни разу этакого не случалось. Коли высох бы омут, отыскался бы клад вместе с колоколом, в который он замурован. А клад этот никому не суждено заполучить. Он заколдованный.
— Да еще люди говорят, будто слыхали, как колокол звонил.
— Враки! Никто не может звона этого услышать. Потому, ежели такое случится, все равно никто об этом не узнает. Просто бедняга, который услышал, не успеет никому рассказать, в тот же миг замертво упадет.
В историческом романе "Победитель турок" (1938) показана роль венгерского народа в борьбе за независимость против турецких захватчиков. Герой романа — выдающийся венгерский полководец и государственный деятель — не выдуманный персонаж. Янош Хуняди родился в Трансильвании около 1387 года. Янош воевал против турков во время правления нескольких королей, часто терпел поражения, единожды даже попал в плен. Но решающую битву против турецкой армии под местечком Нандорфехевар в 1456 году выиграл со своим войском, состоявшем из солдат и крестьян-добровольцев.
Книга крупнейшего венгерского прозаика, видного государственного и общественного деятеля ВНР переносит читателя в только что освобожденный советскими войсками военный Будапешт. С большой теплотой рассказывает автор о советских воинах, которые весной 1945 года принесли венгерскому народу долгожданное освобождение от хортистского режима и гитлеровских оккупантов. Включенный в книгу роман «И сегодня, и завтра…» показывает тяжелую жизнь трудового народа Венгрии до освобождения. Книга рассчитана на массового читателя.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Книга состоит из романа «Карпатская рапсодия» (1937–1939) и коротких рассказов, написанных после второй мировой войны. В «Карпатской рапсодии» повествуется о жизни бедняков Закарпатья в начале XX века и о росте их классового самосознания. Тема рассказов — воспоминания об освобождении Венгрии Советской Армией, о встречах с выдающимися советскими и венгерскими писателями и политическими деятелями.
Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.
Очень характерен для творчества М. Сабо роман «Пилат». С глубоким знанием человеческой души прослеживает она путь самовоспитания своей молодой героини, создает образ женщины умной, многогранной, общественно значимой и полезной, но — в сфере личных отношений (с мужем, матерью, даже обожаемым отцом) оказавшейся несостоятельной. Писатель (воспользуемся словами Лермонтова) «указывает» на болезнь. Чтобы на нее обратили внимание. Чтобы стала она излечима.
В том «Избранного» известного венгерского писателя Петера Вереша (1897—1970) вошли произведения последнего, самого зрелого этапа его творчества — уже известная советским читателям повесть «Дурная жена» (1954), посвященная моральным проблемам, — столкновению здоровых, трудовых жизненных начал с легковесными эгоистически-мещанскими склонностями, и рассказы, тема которых — жизнь венгерского крестьянства от начала века до 50-х годов.