Колебания - [99]

Роман встал и начал ходить по комнате, вновь подошёл к окну; но по-прежнему тихо падавший снег только ещё больше разозлил его своей однообразной спокойной красотой.

— Тфу, чёрт!.. — проговорил Роман уже вслух, как вдруг странная догадка вспышкой пронеслась в его сознании. В тот же момент испугавшись её и стараясь отбросить, он, тем не менее, быстро прошёл в коридор и стал искать что-то в карманах пальто. Вытащив наконец маленький помятый листок и едва взглянув на него, он мгновенно понял, что являлось причиной беспокойства; но это было нелепо и смешно до такой степени, что Роман вновь смял листок и бросил его на тумбочку у зеркала так же, как за несколько минут до того бросил на стол статью. Однако надпись, напечатанная тонким шрифтом, осталась стоять перед мысленным взором Романа.

«Преступление и Наказание»

Спектакль любительского театра «Суть»

Кинозал «Вспышка» на площади у метро Октябрьская, 14 декабря, 18:00

Роман, до того и не вспоминавший о спектакле, в течение недели погруженный, как и всегда, в работу, не был даже уверен, что день выставки и встреча на ней с девушкой, которая представилась как Лера, не явились ему во сне; но теперь листок, который он, неожиданно вспомнив, действительно нашёл в кармане пальто, ясно говорил о реальности случившегося; и — более того — беспокоил, мешал работать, настойчиво звал отправиться по указанному адресу. Роман ещё несколько секунд глядел на белевший из полумрака смятый бумажный комок, а затем, чувствуя, что вновь, как и на выставке, не поддающиеся контролю неведомые силы подчиняют себе его волю, торопливо накинул пальто и, не сосвсем отдавая себе отчёт в том, что и зачем он делает, почти выбежал в подъезд, успев ещё мельком взглянуть на часы. Они показывали семь. Что это было за навязчивое, никак рационально не объясняющееся и возникнувшее вдруг желание попасть на спектакль хотя бы и на пять минут, успеть пусть только на самый поклон? Что ему нужно услышать там, что увидеть?.. Желание это выгнало Романа на заснеженную тёмную улицу, освещённую редкими, сиявшими сквозь снегопад фонарями. Одновременно он представлял, как если бы сам в тот момент смотрел на себя со стороны — он бы расхохотался, а потом решительно схватил бы себя за руку, завёл обратно в квартиру, заставил бы поднять упавший на пол карандаш и вновь сесть за стол, взяв в руки статью. Но вместо того он спешил, продуваемый ледяным ветром, к метро.

Без четверти восемь Роман уже поднимался по крутой каменной лестнице в здании бывшего кинотеатра «Вспышка», одновременно снимая пальто, засыпанное снегом, и встряхивая его на ходу. Широкие деревянные двери так неожиданно возникли вдруг прямо перед его лицом, что он чуть не стукнулся о них лбом. Между лестницей и дверьми не было почти никакой площадки. Роман, стоя на верхней ступени, приложил ухо к двери, не решаясь зайти сразу.

— …насилие! — тут же донеслось до его слуха из зала. Он даже вздрогнул, отпрянув на секунду от двери, но тут же вновь прислонился к ней. Сомнений не было: спектакль ещё не кончился, и, более того, Роман успел именно к той сцене, в которой была задействована Дуня, — к сцене важной и одной из основных. Он, хорошо знавший сюжет романа, сразу понял это и узнал голос. Поколебавшись несколько секунд, Роман осторожно взялся за ручку двери и слегка толкнул её; вопреки худшим его ожиданиям, не раздалось ни скрипа, ни скрежета, и дверь, казавшаяся тяжёлой, приоткрылась бесшумно и легко, пропуская Романа в образовавшуюся щель. Он тенью проскользнул в зал и скрылся в полумраке задних рядов, не решаясь приблизиться к сцене, перед которой были заняты лишь три или четыре ряда — из всех десяти.

Небольшая сцена освещалась ярким белым светом, и едва Роман взглянул на неё, как дыхание у него, только восстановившееся после быстрого шага по морозной улице и подъёма по лестнице, вновь сбилось. В углу комнаты-декорации, совсем простой и схематичной, сидела, подобрав колени и заслонившись небольшим столиком, случайно оказавшимся рядом, совершенно бледная Дуня Раскольникова, сжимавшая в руках револьвер. Роман смотрел на неё — и не видел никакой Леры, не думал даже и о том, заметила ли она, что кто-то вошёл в зал в самом конце спектакля. Казалось, даже на десятом ряду его прожигал огонь, горевший в её глазах, устремлённых на тучную фигуру Свидригайлова, который стоял неподвижно напротив Дуни в профиль к зрителям.

— Смей шагнуть хоть один шаг, и клянусь, я убью тебя!

Роман не сводил взгляда со сцены, готовый уже выстрелить вместе с Дуней; он, находившийся в зале всего минуту, подумал, что этот спектакль во много раз лучше всех тех, что видел он прежде — профессиональных, в больших театрах. Здесь перед ним была как будто сама жизнь — и условность декораций, не отвлекавших взгляд видеорядом и спецэффектами, способствовала полному погружению зрителя в чистые чувства, во впечатления от актёрской игры, позволяла сосредоточить всё внимание на действии, на выражении лиц, интонациях и жестах. И Роман, хотя и знал сюжет, мысленно спрашивал кого-то — неужели выстрелит? Неужели она может пойти на это? И тогда он, не сводя неподвижного взгляда со сцены, мысленно просил Дуню не стрелять… Но вдруг — звук, выстрел! Свидригайлов касается щеки — пуля поцарапала её, он вытирает платком кровь… Не стреляй, Дуня, в этого человека нельзя стрелять… Но снова выстрел! Нет, осечка! И вот она бросила револьвер, а Свидригайлов подошёл к ней, громко шепча, что-то спрашивая — и, услышав самый страшный, роковой ответ, отпрянул от неё, отвернулся, сказал ей бежать! И Дуня бросилась вон из комнаты — со сцены — и оставила его одного.