Колебания - [97]

Кто-то трогал его за плечо. Холмиков вздрогнул и открыл глаза, не понимая в первые секунды, где он находится. Тускло освещённая платформа и редкие огоньки позади неё виднелись за окном. Одна навязчивая, странная мысль крутилась в голове, не давая покоя. Холмиков очнулся от дорожных видений с этой мыслью, рождённой ими, но не мог ещё осознать в полной мере пришедшую ему идею; «Написать рецензию, — будто бы повторял голос в глубине души, — написать рецензию на её книгу…» И только лишь Холмиков вдумался в значение этих слов, только лишь он стал понимать и чувствовать их, как что-то светлое стало заполнять его душу, и стали исчезать куда-то тяжёлые чёрные тени. «Написать рецензию на её книгу, но только настоящую; то есть, написать там честно: о достоинствах и недостатках…» Холмиков сознавал, что находится ещё как бы в полусне. Реальность воспринималась им искажённо, будто под действием какого-то препарата; но в новой своей идее он был уверен. Ему нестерпимо хотелось только скорее оказаться дома, в мягкой постели, и, пошевелившись, он лишь сильнее почувствовал, как прошедший день придавливал его всей своей тяжестью; «День начинается, растёт и увеличивается, и чем он больше — тем тяжелее; вот откуда берётся усталость…» Эту мысль додумать он не успел, услышав над самым ухом:

— Конечная, дорогой, Комариная, приехали, — голос посмеивался, сообщая это. Таким становится обыкновенно голос у женщин, когда они достигают определённого возраста; повернув голову, Холмиков увидел: вагон уже пуст, совершенно пуст, и только он и разбудившая его женщина оставались внутри.

— Книжку-то поди и не заметил, что уронил, ну да я подняла, вот, держи, — сказала женщина, протягивая Холмикову книгу. Он поспешно взял её, даже как-то схватил испуганно, и при этом вновь промелькнул перед ним обрывок видения и появилось странное светлое чувство. Холмиков поблагодарил машинально женщину, не разглядев её даже и ничего о ней не подумав, и, поднявшись, направился к выходу,

Станция уже опустела. Снег по-прежнему сыпался тяжёлыми хлопьями, а ветер с приближением ночи становился совсем уже ледяным. У турникета, появившегося на станции Комариная лишь полгода назад, Холмиков остановился и никак не мог отыскать билет. Он помнил точно, что положил его в правый карман пальто, но теперь его не было там, и не было вообще нигде.

— Что, пропустить-то тебя? — услышал он позади себя вновь тот самый посмеивающийся голос. Холмиков обернулся, и отчего-то ему стало не по себе. Теперь он заметил, какой была эта женщина, разглядел её; она походила на цыганку, невысокая, полная, с лицом, покрытым сеткой морщин, с чёрными, неаккуратными густыми бровями, в тёмной куртке, из-под которой виднелась длинная юбка, и с большой клетчатой сумкой, туго набитой чем-то.

— Не стоит, спасибо, — стал было отказываться Холмиков, но лампочка на турникете уже загорелась зелёным, а женщина заулыбалась, показывая рукой, что пропускает его.

И, словно повинуясь таинственному приказу, мысленной команде, Холмиков прошёл через турникет, вновь поблагодарив женщину.

Из дверей вестибюля они вышли вместе, поравнявшись у самой лестницы в подземный переход. Вокруг не было ни души. Тёмное пятно леса вдалеке сливалось с чернотой неба. На другой стороне, за железной дорогой редкими огоньками светились Воробьи, и Холмиков видел уже, как садится в такси, за сто тридцать рублей везущее его к самому дому.

— В университете преподаёшь? — услышал он вдруг тот же самый голос, и чёрные глаза блеснули весёлой хитринкой, встретив его удивленный взгляд.

— Что, простите?.. — переспросил Холмиков, чувствуя, как иррациональный страх крадётся маленькими шажками по его коже, пробираясь за воротник.

— В университете работаешь, это вижу, сразу вижу, — повторила женщина и цокнула языком, показывая, насколько уверена она в собственных словах. — А ты дай-ка мне руку, я ещё кой-чего увижу, — продолжала она, как бы прося Холмикова, чтобы он сделал ей одолжение, однако притом прося настойчиво, и глаза её вновь сверкнули, словно говоря, что лучше ему не отказываться.

— Извините, не нужно, не нужно… — заговорил Холмиков, одновременно обходя цыганку стороной и пытаясь спуститься в переход; он готов уже был побежать, чувствуя, что гнаться она не станет, и видя в этом единственное свое спасение.

— Куда же ты, и без книги-то? — удивлённо спросила женщина, и Холмиков с ужасом заметил, что книга, которую он только что сжимал в руках, была почему-то вновь у цыганки.

— Но… Как? — только и смог выговорить Холмиков, дрожа уже всем телом и думая даже, что ему всё ещё снится сон.

Цыганка заулыбалась улыбкой, которая появляется у людей-профессионалов в какой-либо области, когда у них просят объяснения тому чуду, которое они, по мнению окружающих, сотворили.

— Ты ручку-то дай, всяко хуже не будет. Я тебе скажу кое-что.

Холмиков хотел было бросить проклятую книгу и действительно побежать, но вместо этого он застыл на месте, не в силах пошевелить даже пальцем. Холод пробрал его до костей, и ему вдруг стало казаться, что это могильный холод — не обыкновенный, декабрьский, зимний, а именно что