Колебания - [91]

— Жаль… — искорки в её глазах совсем потухли, и на секунду они стали почти такими же тёмными, почти чёрными, какие были у Романа всегда. — Жаль, но листок у вас; там всё указано, если передумаете…

Роман по-прежнему смотрел то вниз, то в сторону, в те же неизвестные пространства. Лера ещё несколько секунд внимательно вглядывалась в его лицо, но, упираясь точно в непроницаемую стену, за которой ничего уже нельзя было увидеть, она смутилась своих первоначальных мыслей о доброте этого едва знакомого ей человека. Время таяло и ускользало, близился полдень, и бесконечная череда дел проплыла перед Лерой словно по воздуху; по-прежнему легко, с улыбкой она сказала что-то на прощание, чего Роман и не расслышал из-за шёпота собственных мыслей и звенящей радости, что он останется, наконец, один.

Стройный силуэт в светлом платье стал удаляться, и то, как растаял он в дверном проёме, Роман видел уже как бы сквозь какую-то пелену.

Вернуть течение мыслей в прежнее русло, где они катили свои волны тихо и неторопливо, оказалось невозможно; внезапно разомкнув своё одиночество и соприкоснувшись с миром другого человека, Роман чувствовал себя теперь словно вампир в лучах солнечного света; он потерял энергию, жизненную силу — и, пытаясь восполнить её, он обратил свой взор вновь на картины, — но и они уже не трогали душу так, как до неожиданной встречи, а стали казаться вдруг бессмысленными цветными пятнами на листках, для чего-то развешенных по стенам.

Пожилая женщина, думавшая было подойти ближе к «Портрету Пушкина» Кипренского с тем, чтобы разглядеть его во всех деталях, вдруг увидела, как прямо под картиной на пустой чёрный диван опустился молодой человек, на лицо которого серыми тенями легли тоска, усталость и точно какая-то болезнь; женщина, замерев, поглядела издали на портрет и, не решившись подойти, направилась в противоположную сторону.

Глава 17

Тишина и ровный белый свет заливали всё небольшое помещение, и лишь одна Яна стояла у дальней от входа стены, устремив на неё и на то, что было на ней, неподвижный взгляд. Внезапно её размышления были прерваны тем, что кто-то едва слышно кашлянул сзади. Обернувшись, Яна у самой двери увидела Холмикова. Она не слышала, как тот вошёл. Когда она обернулась, он уверенно шагнул вперёд и тут же начал говорить:

— Яна, добрый день!.. О, вижу, и вам нравится этот портрет. Помню, как я приходил в эту аудиторию, когда был в вашем возрасте. Он висит здесь с самого первого дня… Александр Сергеевич для мира русской филологии — это то же самое, что Шекспир для зарубежной… — Холмиков подошёл к Яне, также устремив взгляд на портрет. — Действительно, удачно получилось; здесь у него взгляд мыслителя, поэта, в нём чувствуется такая сила — это одно способно вдохновить любого художника, который остановится, всматриваясь в эти черты. Ну, в самом деле совершенство формы и содержания! — Холмиков рассмеялся и посмотрел на Яну.

Не услышав в ответ ни смеха, ни хотя бы одного слова, Холмиков продолжил говорить — мягко, точно смеясь:

— Вы забыли вашу папку на кафедре, я вам её принёс. Знаю, знаю, полфакультета у нас, если не больше, совсем рассеянны, забывчивы… Юные поэты, чей творческий дух улетает прочь от мира и бытовых забот… Но у вас-то, Яна, у вас отчего случаются такие казусы? Я помню вашу собранность и серьёзность, хотя вы и оставили меня, видимо, чем-то не устроившего вас научного руководителя, больше года назад. Уж не влюбились ли вы в одного из немногих наших прекрасных юношей?.. — Холмиков поглядывал на молчавшую Яну, которая казалась совсем бледной, и продолжал: — Конечно, людям творческим порой бывает так сложно сосредоточиться… Иногда я думаю, как должно быть трудно им приходится в жизни — ни друзей, ни надежды на понимание, ни характера лёгкого и весёлого, одни только думы, думы о печали и скорби мира… О поэзии думы, Яна, которая окружает нас всюду. Но эти бедняжки так тонко её чувствуют и оттого так страдают, а жизнь их обрывается рано, едва начавшись, и в лучшем случае они успевают создать одно великое произведение… А ведь бывает, что и этого у них не выходит, что они только чувствуют, а во всей полноте передать этого не могут, и постепенно это убивает их… Да, Яна, таким людям трудно сосредоточиться на мелочном, обыденном… Но что же вы, девушка серьёзная, забываете папку с черновиками диплома на кафедре, ведь её и выкинуть могли по ошибке; ведь вы же на четвёртом курсе, когда от ответственности сбежать не получится, как бы ни хотелось… Но не переживайте, я её спас и принёс вам в целости и сохранности. И совершенно случайно, представляете, шёл по коридору и увидел вдруг вас, совсем одну, в этой аудитории, разглядывающую портрет Пушкина… — Холмиков помолчал. — Прекрасный, прекрасный всё-таки портрет.

Повернувшись к Яне, он увидел, хотя она и не смотрела на него, как вспыхнул в её глазах огонь, но уже через секунду она сказала голосом полностью спокойным:

— Да, действительно хороший портрет. Александр Сергеевич смотрит в сторону, как будто не замечая ни пошлости, ни глупости, ни мелочности людей, которые, возможно, окружали его. Он художник и он спокоен. Он в себе.