Колебания - [89]

— Конечно, он передаёт это настроение — такое фольклорное, русское, сказочное.

— Да, мне особенно нравится вот эта картина, — тут же подхватила Лера и указала на картину «Иван-царевич на Сером Волке», — вглядитесь в их лица, в одежду, в этот лес, в морду этого зверя, в его глаза. Смотрите, как он скачет через деревья, покрытые изумрудным мхом. Куда он несёт их, как вы думаете? — Лера произносила всё это по-прежнему с улыбкой, без тени кокетства или наигранности, она как будто рассуждала, неторопливо описывая то, что видела. Её голос интонационно выделял главные слова: лица, лес, зверя, так что любой бы смог тут же представить себе эту картинку. Роман же, видящий её прямо перед собой, невольно улыбнулся, слушая это описание. Он тут же скрыл эту случайную улыбку, но Лера, всё время поглядывавшая на него, успела заметить. Роман ответил:

— Я думаю, Васнецов уловил совершенно удивительное настроение. Он как будто сфотографировал сказку: ухватил момент, запечатлел их лица, этого волка с высунутым языком, совершающего скачок. Он так мастерски передал именно то, как они несутся сквозь сказочное пространство — её волосы разлетаются от ветра, а лапы волка оторваны от земли. Ещё секунда, и кадр уже переменится, а Васнецов остановил его навсегда… И самое главное — глядя на картину, мы и вправду забываем, что она нарисована и придумана, мы воспринимаем её как момент, запечатлённый на холсте, но который будто бы действительно был в жизни, настолько она реалистична. И одновременно сказочна, — Роман договорил и сразу, вновь сам не понимая, как это он высказал Лере вдруг свои настоящие мысли, свои непосредственные впечатления, ощутил какое-то едкое стыдливое чувство, и ему захотелось закрыться, заслониться чем-нибудь.

«Ради какой такой цели он изо всех сил старается быть похожим на старика…» Лера повернулась к нему и спросила:

— Вы часто ходите в музеи?

Он всё ещё смотрел на картину.

— Да, я стараюсь не пропускать ни одной выставки. Это связано с моей работой.

— Вы художник? Или искусствовед?

Роман невольно повернулся к ней. Наконец они взглянули друг на друга одновременно, а не украдкой и исподтишка, и их взгляды на секунду встретились. Её большие карие глаза как будто смеялись — но как-то по-доброму, с теплом, а не холодно, кокетливо или высокомерно. Её правда интересовало то, что она спрашивала. Её губы слегка улыбались, и от этого на щеках появлялись маленькие ямочки.

Его тёмные, почти чёрные глаза сверкнули настороженностью, какой-то тайной, худое лицо было по-прежнему бесстрастным и напоминало маску, но едва заметное дрожание губ — как будто они сомневаются между улыбкой и полным спокойствием, как будто в нём идёт странная борьба — выдавало истинное его настроение. Лера видела, что он не чувствует неудобства и раздражения от разговора с ней — и что чувствует неудобство и раздражение именно от этого.

— Я философ, — ответил Роман.

Лера вновь не смогла сдержать смеха, он был слышен в её голосе:

— Тогда всё верно: философам ведь положено быть такими задумчивыми, загадочными, не правда ли? — искорки в её глазах так и вспыхивали — яркие, весёлые.

Роман чувствовал, что его внутреннее равновесие совершенно уже нарушено. Он давно привык уже к подобным шуткам и ироничным высказываниям о своём лице. Но никогда не было в них такой доброты, участия, тепла по отношению к нему, если даже говорили люди, знавшие его много лет, — почему же есть это теперь, в словах человека, с которым они впервые встретились. Казалось, что-то мешает ему, не давая ответить, но Лера уже задала следующий вопрос:

— А какую философию вы изучаете?

Он, вновь отвернувшись от неё и смотря прямо перед собой на картину, постарался ответить сдержанно, кратко:

— Современность. То есть, философию современности. Я изучаю современное искусство и вообще культуру. Метамодернизм, если вам знакомо такое понятие…

Каждую мысль и эмоцию Лера легко читала по тому лицу, которое обыкновенно прочими людьми считалось непроницаемым, бесстрастным и даже злым. Чем дольше она говорила с Романом, тем интереснее ей было наблюдать за его внутренней борьбой и волнениями, тем сильнее хотелось выяснить причину и успокоить их.

— Я тоже, в какой-то степени, изучаю современное искусство. Пишу заметки для своего сайта, часто хожу на выставки. О метамодернизме я слышала, но знаю немного. Классика всё равно мне ближе, — и Лера снова мягко улыбнулась.

Роман, не сдержавшись, презрительно ухмыльнулся. Разумеется, она ничего не знает о современном искусстве, о метамодерне и понятия не имеет! В какое сравнение с теми современными картинами, которые она, безусловно, ни разу и не видела, может идти классика? Актуальная в любое время, она получает новые трактовки, преломляется в лучах нового, искусственного света XXI века, а иногда и меркнет в их ослепительном сиянии! Но ей не дано этого понять, она бы не стала и слушать, уверенная в своей правоте. И взглянув на её лицо, мельком заметив спокойную улыбку, Роман разозлился и почувствовал, что никакая сила не смогла бы заставить его в тот момент рассказать Лере о метамодерне, как делал он всякий раз в подобных ситуациях. Тогда он удивился этому незнакомому чувству и задумался о нём, вновь забыв ответить.