Колебания - [161]

— Уав, х… гх… уав… — вновь что-то проговорила на своём собака, так же в упор глядя на Фатина.

На секунду он усомнился даже, что она настоящая; казалось, собака очутилась случайно посреди московского сквера, выбравшись если не из преисподней, то, по крайней мере, из кинопавильона, в котором снимали очередную какую-то жуть.

Фатин между тем не мог и пошевелиться. Он не сознавал до конца, что испытывает, но однако тело будто не слушалось его, и вместо того, чтобы развернуться и уйти прочь, он продолжал стоять и глазеть на собаку.

Уродство притягивает взгляд, гипнотизирует, не позволяет отвлечься.

— Уав, — повторила тварь, будто осмысленно говорила о чём-то, чего-то просила или даже настойчиво требовала.

— Ч… Чего тебе? — невольно спросил вдруг Фатин, сам себе изумившись и поспешно обернувшись кругом в испуге; но сквер был пуст.

Вновь последовал тот же самый сиплый ответ, а затем собака сделала пару шагов навстречу Фатину.

— Уйди, уйди, пошла прочь!.. — заспешил он, отмахиваясь руками и отступая назад. — Чего, чего тебе, уходи!

Собака замерла, взглянув на него коротко и блеснув чёрным влажным глазом. Она остановилась, сделав те пару шагов, и, увидев, как на неё машут, послушно присела, и опустила морду. Одно её ухо было изорвано, как тряпичный лоскут, и теперь повисло, ещё сильнее бросаясь в глаза.

Размахивая руками, Фатин обнаружил вдруг в правой купленный им у метро ролл-сэндвич — ещё запечатанный, тёплый.

«Конечно! — мысленно хлопнул он сам себя по лбу. — Вот, что учуяла эта тварь!»

И как бы в ответ на эту его мысль, собака тут же вновь подняла морду, облизнувшись и как-то пискнув — совсем уже не по-собачьи; такой писк подобал бы мыши или котёнку, но никак не взрослой уличной псине размером с овчарку.

Фатин непроизвольно потряс упакованным в картонный футляр сэндвичем.

Вновь последовал в ответ умоляющий сиплый писк — и взгляд маленьких чёрных глазок, устремленный на Фатина, теперь неотрывно следил за движениями его руки.

В следующую секунду собака стала вновь подниматься, собираясь, по всей видимости, ещё раз шагнуть навстречу, но тут произошло что-то совсем уже нелепое.

Пока Фатин стоял, крайне походя на соседнее с ним дерево, никак не беря в толк, что ему следует сделать, у собаки, начавшей подниматься, как-то подкосилась вдруг одна из её задних лап, и, будто запутавшись в них, собака повалилась на бок, за чем последовал сиплый тяжёлый вздох одновременно с тем же поскуливающим писком.

Сквер по-прежнему был совершенно пуст.

Фатин столбенел лишь сильнее, ничего уже более не произнося, а только наблюдая за происходящим.

Собака через секунду стала переворачиваться на живот, и, когда это удалось ей, замерла в одной позе: перекрестив передние лапы и положив на них морду. Драный лоскуток так же свешивался, спадал ей на глаза, и смотрела она теперь совсем уже жалобно, снизу вверх, двигая бровками, как всегда делают собаки, выпрашивая еду.

Тут Фатин заметил ещё, что и хвоста как такового у твари не было. Так только, торчал странный уродливый обрубок.

Собака уже и смотреть перестала и тихо теперь лежала, прикрыв глаза; казалось, что она дремлет.

Фатин осторожно пошевелил рукой, — собачьей реакции не последовало; он сделал тогда, не поворачиваясь спиной, один шажок назад — собака молчала, не шевелясь.

По бокам её по-прежнему гуляли грязно-бежевые волны, так что было ясно, что она всё же жива.

— Что ты за тварь… — нерешительно проговорил Фатин почти шёпотом, — но и на это он не услышал уже ни писка, ни сиплого «уав».

Казалось, угасла надежда, навсегда потух единственный огонек её, замер весь мир и медленно покатился вроде как в пустоту. Что-то было ещё возможно, что-то ещё мерещилось — пару секунд назад; но вот уже — кончено и забыто; можно уснуть, сладко, сладко уснуть…

Но казалось кому? Фатину ли, делавшему маленькие незаметные шажки спиной, пятясь от собаки как от дракона и крепче сжимая сэндвич в руке? Собаке ли, засыпающей тихим сном, где исчезала и растворялась боль? Случайному наблюдателю, коего не было в тот момент в сквере? Господу ли, которому ничего не кажется, но всё видится и знается? Кому же тогда могло всё это казаться? Апрельскому ветру ли, сырому, лёгкому, шепчущему уже о скором лете?.. А только кому-то казалось. Самому воздуху, самым деревьям, и птицам, и полурастаяшему снегу, и мокрому асфальту; всем и никому, всему и ничему казалось приблизительно так; и Фатин застыл вдруг вновь.

Он совершенно не понимал уже, что он делает. А только он шагнул теперь вперёд, решительно шагнул, широко, быстро. Разорвал картонную упаковку по указанной пунктирной линии и, присев на корточки перед самой мордой собаки, вынул остывающий ролл и поднес его к её носу.

Собака мгновенно встрепенулась. Она очнулась, открыв маленькие удивлённые глазки, и нос её зашевелился.

Фатин положил ролл перед ней на асфальт и, бросив картонку рядом, отряхнул руки и заспешил прочь, отвернувшись и не оглядываясь.

***

Он, разумеется, опоздал, — но кому это новостью?

Он прошёл, мрачный более, чем когда-либо, прямиком в кабинет, не поздоровавшись ни с кем и хлопнув дверью.

Фатин бросил пальто на кресло, стоявшее у окна, и с раздражением поглядел в это окно. Всё теперь казалось ему отвратительным.