Колебания - [157]

«…Что означал этот сон? Почему именно после него вся тревога усилилась, все вопросы встали передо мной одновременно?.. Иногда мне кажется, что я делаю всё неправильно и ищу не там. Я говорю с Тобой — каждый день и каждую ночь, я постоянно обращаюсь к Тебе мысленно. Так, быть может, в это мне и следует углубиться? Что, если это действительно мой путь, и именно этот, а никакой другой? Но он пугает меня! Сильно пугает, и сразу мне кажется, что я начинаю сходить с ума. И неужели хотя бы кто-то из близких ко мне людей поддержал бы меня, прими я такое решение? Они бы лишь испугались сильнее, чем я, стали бы говорить о моей красоте, молодости, обо всех возможностях, которые теперь имеются, о загубленной жизни; этот выбор не понял бы никто. Я и сама не понимаю его, я и сама не вижу такого пути в современном мире… Почему же я снова и снова о нём думаю? И как разобраться, где страх и малодушие, а где интуитивное понимание того, что этот путь — не для меня?.. Так направь мои мысли, Господи, подскажи мне; я хочу быть полезной, не хочу прожить эту жизнь просто так, для себя и для удовольствий; но ведь нужно быть честной — всё-таки вижу, чувствую, что и прожить её совершенно не для себя и совершенно без удовольствия я также не хочу. Мне хочется помогать людям, радовать их, и чтобы я знала, что исполняю Твою волю при этом; чтобы моя воля — а я твёрдо уверена, что она есть — и Твоя соединялись и совпадали в моей земной деятельности… Ах, если бы кто-то сейчас подслушал мои мысли, то наверняка рассмеялся бы! — но ведь какое мне дело? — не буду об этом думать, не буду переживать. Пусть сочли бы наивностью или же поставили под сомнение даже мою честность, честность этих мыслей, пусть бы сказали, что я рассуждаю словами девушек из романов, что теперь такого не бывает в реальной жизни — только вот им почём знать, что бывает, а что нет? В жизни ещё и не такое бывает, и это далеко не самая большая странность и неожиданность. И сколько ещё людей, совсем незнакомых мне, втайне мыслят приблизительно как и я? Этого мы никогда не узнаем… Но ведь я не о том, я о другом думала, и это было важнее, и нужно вернуться… Я думала — дай подсказку мне, потому что уже пора, и я в этом поиске не первый год, и хочу уже действовать… Когда я выхожу из гримёрной после окончания спектакля, в мире нет человека, более уверенного, более умиротворённого. Когда эти люди подходят ко мне, благодарят, — пусть и родители друзей и знакомых, пусть и немного их, — но этих моментов счастливее лишь те, когда я стою на сцене; тогда мне кажется, что мои возможности безграничны, что всё именно так, как и должно быть; моя душа наполняется светом. Когда я говорю с Тобой, когда выхожу из церкви, когда задаюсь всё новыми и новыми вопросами, и ищу ответы на них, и нахожу их, моя душа очищается и тоже наполняется светом. И мне всё кажется, будто это один и тот же свет — но так ведь не может быть…»

Витрины магазинов сияли, освещая ей путь; заснеженный тротуар то и дело прерывался переулками и проездами, и машинально Лера останавливалась, замечая красный огонёк светофора. Всюду её окружали люди. Люди стояли вокруг вместе с ней в ожидании света, на который можно идти; люди шагали навстречу ей, разные и похожие, и лишь среди них она чувствовала себя на месте, чувствовала себя наиболее хорошо. Они проносились мимо, сердитые и уставшие, они проходили, улыбаясь ей, останавливались, торопливо ища телефон; они были — дети, её ровесники, совсем взрослые, пожилые и те, кому вечно шестнадцать; она не могла и представить своей жизни без этой улицы, без этих машин, и витрин, и всех тех, кто придавал этому смысл, — без этих незнакомых ей горожан, без людей. И ей удалиться от них, и от мира, и от суеты? Всякий раз, обдумывая эту мысль, Лера вздрагивала; но и отказаться от неё не решалась. Ей всё казалось, что, копнув глубже, она обнаружит лишь слабость, и лень, и трусость на месте первопричин.

«Хочешь быть для людей полезным?» — увидела она вдруг светящееся рекламное табло прямо перед собой; большие тёмно-вишнёвые буквы на ярко-белом фоне одной из стенок автобусной остановки, мимо которой она проходила.

Лера остановилась на секунду, а затем подошла ближе. Она вгляделась, но кроме этой единственной надписи ничего более не увидела. Она ожидала обнаружить хотя бы внизу одну мелкую еле заметную строчку, адрес сайта, телефон или ещё какие-либо детали; но там, кроме узора трещин, ничего не нашлось; видно, кто-то разбил стекло с самого низу, и подробности, если они и были, исчезли, все равно что стёрлись.

«Хочешь быть для людей полезным?» — настойчиво спрашивало Леру табло.

Да, непроизвольно отвечала она, медленно двинувшись далее, да, конечно, хочу. Она чувствовала, как что-то словно смещается в её душе… Я хочу, но чем я могу быть полезна? Что я могу принести этому миру, в чём он нуждается?

Тут у неё зазвонил телефон.

— …Мы переносим спектакль на двадцать седьмое апреля. Нет, это из-за аренды… В тот день не получится. Да, и думаю, это к лучшему: на неделю больше времени для подготовки…

Что-то всё сдвигалось и перемещалось в её душе, сталкивалось и менялось местами, и она почти что физически это чувствовала. «Но двадцать восьмого же… Пасха», — проносились мысли, пока голос в трубке всё говорил и говорил. — «В ночь на воскресенье ведь служба на которую ты твёрдо решила пойти… Помнишь ведь? Дала себе обещание. Перестать освящать куличи и яйца по доброй традиции, а сделать, наконец, что-то помимо этого… Ты же решила…» Но что-то уже врывалось в эти мысли и не давало им не то что усилиться, а даже и просто спокойно вытекать друг из друга; что-то уже их путало, и разводило в разные стороны, и направляло совершенно не туда… «Но мы столько времени уже репетируем, и я ещё в школе мечтала сыграть эту роль. „Гроза“!.. Разве правильно отказаться теперь? Или что это — новый этап, искушение, скрытая проверка — или же знак? Знак, что…»