Колебания - [152]

Основная жалоба, которую мог бы высказать Максим, приди он к врачу, была бы на то, что качественно изменилось его восприятие реальности. Однако кратко и вразумительно объяснить, что именно чувствует, Максим никогда бы не смог. Врач же, не испытавший этого сам, не понял бы до конца даже тех изощрённых и цветастых сравнений, которые Максим ежедневно обдумывал в голове и иногда записывал в дневник, если позволяли силы. Впрочем, и сравнения эти передавали его состояние лишь отчасти.

Оно напоминало погружение в ватную пропасть, всё глубже и глубже; будто кто-то в одно ухо вдул ему в голову густого тумана, а вместо глаз вставил мутные толстые стекла. Максим ощущал этот мир и всё происходящее неестественно и бесконечно далёким, чужим; он словно ушёл в себя, в бездонный колодец собственной сущности, на самое дно, обнаружив там точку невозврата. Максим пытался жить, как раньше, совершая привычные будничные действия, — но он брал в руки чашку с чаем, который заваривал, понимая, чтό делает и зачем, — и больше не чувствовал это нормально, как раньше, так, как обычно чувствуют люди. Он оглядывал комнату — и мог бы сказать, что не узнает её, но нет — Максим хорошо узнавал её, он всё понимал; но только каждую секунду чувствовал, будто спит наяву с открытыми глазами.

Он чуть ли не плакал оттого, насколько мучительным и ненормальным было теперь его мироощущение. Всё стало мутным, тяжёлым, далёким фоном, а сам он будто продирался к реальности и ясному её восприятию через многотонную толщу воды, бесконечно раздвигая руками холодные упругие пласты. Максим засыпал и просыпался в этой мутной толще воды, где-то глубоко-глубоко в себе, бесконечно отдалившись от мира и ясности.

Это расстройство было основным.

На фоне его и из-за него довольно быстро у Максима появилось и множество более мелких, побочных. Усилились его фобии, которые и всегда были, но прежде поддавались контролю; появились новые. Его стали пугать вдруг чёрные ветви деревьев на фоне фиолетового неба, словно напоминая что-то давно забытое, первобытное; его стали пугать мысли о космосе, о планетах и бесконечности. Всё путалось и мешалось друг с другом, будто что-то одно сбилось в его душе и разладилось, а вместе с ним и всё остальное вышло из строя. Максим думал о планете Юпитер, и ему было страшно; эта планета вступала в его сознании в странную связь со всем, что знал он о Земле, и никакими словами он не мог передать, почему его стало так пугать ночное небо. Он отдалённо догадывался, что близок к шизофрении. В другой день Максим вдруг подумал — «что такое я?», и от одного этого вопроса перед ним открылась следующая, совершенно новая грань. Максим задавался теперь вопросом о бесконечности Вселенной, с одной стороны, и о том, что такое его рождение, смерть и он сам, с другой. Любой человек знает, что ответа на эти вопросы найти невозможно и что мозг наш не предназначен для их решения. Говорят: «Об этом нельзя думать, иначе с ума сойдёшь». И поневоле перестаёшь думать, потому что и вправду чувствуешь такой неприятный и жуткий умственный тупик, споткнувшись о который необходимо бежать назад, иначе закрутишься в нём и будешь биться, пока не погибнешь. И все люди бегут, и спасаются. И жизнь продолжается, размеренная и обыкновенная, пока что-нибудь вновь не приведёт мысль в этот тупик, и тогда, потешив воображение нерешаемой задачкой, все так же бегут прочь. Максим же, в том состоянии, в котором уже был, убежать не смог. Он стал биться в стенку этого тупика со всей силы, кружиться на месте и совсем застрял. Он проник в самую суть этих вечных человеческих вопросов, и тот ужас, который обычно люди испытывают на одну секунду, когда их мысль достигает конца и не знает, куда дальше деваться, не способная и не предназначенная для преодоления таких задач, тот ужас Максим стал испытывать всё время, каждую секунду, он как бы растянул и зафиксировал в своей душе это единичное состояние тупика и непонимания, и оно заполнило всю его душу, став главным ощущением. Максим не понимал, что такое «он», а потом стал ужасаться и существованию всего, что знает: собственного дома, города, планеты, самой Вселенной. Он впадал в панику, не понимая, что всё это значит. Он родился и вырос, и он — это всё, что у него есть; но ведь раньше его не было и потом тоже не будет. Он знает то же, что и остальные люди: что есть Солнечная система, галактики, Вселенная. Дальше Максим думал: если представить, что нет ничего и Вселенная пуста — ни звёзд, ни планет в ней, ни Земли, ни людей, ничего. Лишь тьма. Хорошо, допустим, это вообразить можно. Тогда он шёл дальше — а если нет и Вселенной. Что тогда есть? И почему всё существует? Одним словом, Максим не поставил перед собой какого-то принципиально нового философского вопроса; наоборот, вопросы эти были давно известными всем и беспокоящими человечество много сотен лет. Но вот что сделал Максим: он довёл их в своей душе до того, что они стали не просто вопросами, которыми задаётся разум — они стали отвратительным ощущением, которое испытывает душа. Он довёл это непонимание до абсолюта, и оно стало ненормальным ужасом. Максим совсем лишился почвы под ногами, все прежние привычные, хорошо знакомые вещи, ежедневные ритуалы — всё разом расшаталось и перевернулось, показалось нелепым и диким, и там, где прежде он мог обрести уверенность и спокойствие, теперь зияли неизведанные чёрные дыры. На самом деле, они и всегда там были, только Максим прежде не видел их, потому что смотрел на мир под другим углом, через прочное стекло нормальности, сдерживающее хаос. Теперь же стекло исчезло, и Максиму стали видны одновременно все причудливые и невероятные грани мироздания. Но такая ноша непосильна для маленького человечка. Сам себе Максим стал напоминать старый компьютер, которому дали вдруг множество сложнейших команд — и в нём произошёл ожидаемый сбой, всё разладилось, сломалось, задёргалось, задрожало и замелькало; всё стало жить своей жизнью, не поддаваясь никакому контролю.