Колебания - [150]
Старый гуманитарный корпус длинными коридорами этажей высился над ней тяжелой громадой; она представила вдруг, как теперь в сотнях маленьких кабинетов, за плотно прикрытыми деревянными дверками происходит всё та же мышиная возня: шуршат тетради, пишутся предложения, стираются надписи с бледной доски, задаются вопросы и читаются лекции. Кого-то в тот самый момент ругали за посещаемость, кого-то хвалили и ставили в пример, кому-то объявляли недопуск к зачёту, кому-то ставили «автомат». На кафедрах закипали чайники, со снисходительными и понимающими улыбками переговаривались, обсуждая студенток, женщины-англичанки, испанисты смеялись, открывая конфеты, где-то обсуждались стихи и внутренняя организация текста, а где-то рассказывались выученные наизусть отрывки из поэмы на древнеанглийском языке. Яна зажмурилась ещё крепче, до разноцветных светящихся точек, а затем открыла глаза, лишь бы только видение исчезло.
Всё было так двойственно, так тяжело, так сложно. В каждом действии, в каждом минутном происшествии было столько подтекста, столько скрытого, неочевидного, смутного; столько рождалось мучительных чувств и мыслей, от которых Яна уставала душевно и которые неспособна была кому-либо объяснить.
Она вернулась в коридор первого этажа, прошла мимо буфета и, остановившись у одного из невысоких круглых столиков, некоторые из которых отчего-то наклонились вбок, будто тянулись к полу, достала учебник испанского языка и ластик, и, открыв первую страницу, стала стирать бесконечные свои пометки, которыми весь он покрылся накануне её пересдачи и без которых этот язык никак не давался Яне. Хотела бы она тем же ластиком стереть всю эту смесь совершенно противоположных чувств, — но, хотя этого нельзя было сделать, по крайней мере казалось возможным сосредоточиться полностью на процессе стирания карандашных las notas, избегая, аккуратно обходя ластиком напечатанные слова, чтобы не повредить их, и более ни о чём не думать.
Через пятнадцать минут Яна вновь спускалась в библиотеку, держа учебник в руках. На самом верху лестницы на неё налетел порыв ветра, как и всегда это там бывало; она приостановилась на секунду — казалось, где-то в этом конце корпуса не иначе как должен быть ещё один выход, приоткрытая невидимая дверь — если же нет, отчего этот сквозняк, отчего так ветрено в помещении, в тупике?..
Едва только Яна прикоснулась к стеклянной двери и стала надавливать на неё, вновь ощутив всю её тяжесть, мышка, стоявшая к входу спиной, резко обернулась и устремила на Яну взгляд маленьких сощуренных глазок.
Под этим взглядом Яна против воли опять почувствовала себя неловко, скованно, и, стараясь вежливыми улыбками замаскировать отравляющий душу, как бы всегда присутствующий в ней страх перед внешним миром и ощущение его как враждебного по отношению к ней, прошла к стойке.
— Ага: это вы, — констатировала мышка. — Сейчас мы поглядим.
Она потянулась к учебнику. Яна сжала губы в тревожном ожидании и стала рассматривать длинный книжный стеллаж, бывший слева и позади от мышки. На одной из его полок вместо книг стояли разнообразные крупные таблички: «ЧИТАТЕЛЬ ОБЯЗАН», «ЧИТАТЕЛЬ ИМЕЕТ ПРАВО» и «ЧИТАТЕЛЮ ЗАПРЕЩАЕТСЯ», а также несколько более мелких, информирующих о размере штрафа «За пользование литературой сверх установленного срока (за одно издание)» в зависимости от количества дней, сообщающих о «Сроке возврата литературы» и о том, что такое «Читательский билет» и как им надлежит пользоваться.
Мышка как-то нетерпеливо не то кашлянула, не то вздохнула. Яна мельком взглянула на неё. Та перелистывала учебник, тщательнейшим образом рассматривая и поднося к свету каждую страницу, уже в третий или в четвёртый раз. Наконец она закрыла его, отложила, досадливо покачав головой, и затем безмолвно, не смотря на Яну, подкралась к маленькому столику в уголке, на котором стояла картонная коробочка с бумагами. Взяв оттуда одну бумажку, мышка вновь вернулась к стойке и Яне и стала заполнять пустые поля, вписывая туда данные из читательского билета. Шуршащая тишина вновь увлекла воображение Яны… В чем же её природа? Ветер ли, пробивающийся сквозь невидимые щелки, шуршит страницами всех томов, пылящихся на этих полках? Духи времени ли перелетают от стеллажа к стеллажу, шелестя крылышками, другие ли мышки, точно как эта, прячутся в лабиринтах библиотеки, не высовывая носиков и не показываясь без особой необходимости?..
— Вы же понимаете, — услышала вдруг Яна — это мышка заговорила вновь, — что я это делаю не себе в угоду? — при этом она взглянула на Яну как бы с гордостью за собственное благородство и бесстрашие, за самоотречение даже. — Я выписываю вам справку, поскольку все остальные книги у вас сданы, — то есть это я принимаю. Вы это понимаете? — мышка сверкнула на Яну глазками. — Не в угоду себе, девушка, не в угоду себе я это делаю, но я у вас эту книжку принимаю, хотя, по правде сказать, и не следовало бы, ведь в состоянии она ужаснейшем, так вы с ней обращались! Но я иду на уступки. — мышка многозначительно помолчала, давая Яне время оценить всю значительность совершённого ею поступка. — Я могла бы не принимать книгу, а заставить покупать новую и на время лишить вас права пользования библиотекой! — эти последние слова мышки прозвучали особенно грозно, так что Яна, готовившаяся равно и к спору, и к обороне, и даже к слезам, едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.