Колебания - [149]
Мышка поглядела на неё строго, и маленькие глазки за блеснувшими стёклами очков сощурились.
— Девушка, — по-прежнему тихо, но твёрдо произнесла мышка, — вы испортили книгу.
— Ну, почему же испортила?.. Это ведь карандаш, я могу стереть его…
Мышка качнула головой и её тоненькие губы тронула недобрая какая-то улыбка:
— Вы так весь текст сотрёте, девушка: тут каждое слово в пометках. Вы ластиком своим тереть будете, и сотрёте им весь напечатанный текст, — пояснила мышка, и на последнем слове, когда картинка того, что она произнесла, появилась у неё перед глазами, Яна почувствовала, что мышка готова показать свои зубки, что теперь она уже действительно разозлилась.
— Я осторожно сотру, — как можно мягче, извиняясь, пообещала Яна.
Но мышка глядела на неё уже с открытой враждебностью и, крепко сжимая в руках книжку, не отдавала её Яне.
— Вы знаете, — отчетливо проговорила она, — что теперь вас ожидает серьёзный разговор в деканате? Вы, девушка, доучились до четвёртого курса, а остались неграмотной.
Яна опустила глаза, хотя от смущения её не осталось и следа. Она стала чувствовать, как протест поднимается, нарастает в душе, точно гул, как ответная неприязнь и желание высказать всё, что она думает, словно плюнуть ядом, превращается в нестерпимый зуд. Особое удовольствие скрывалось в возможности и в умении не смолчать, а дерзко ответить на придирки и нелепые замечания; до последнего мир оставался для Яны оппонентом, вражда с которым в глубине души её не прекращалась ни на секунду, и Яна будто всегда пребывала в готовности ответить на новый удар, будто только его и ждала, и потому любую похожую мелочь воспринимала в штыки и атаковала в ответ с наслаждением.
— Вы правила пользования литературой читали? — произнесла мышка, не скрывая презрения и отвращения к тому факту, что ровным счётом никто из студентов за все время существования филологического факультета не прочитал этих самых правил, за которые он расписывался, напечатанных в каждом читательском билете. — Так вы прочитайте. Вот, вот смотрите, что сказано в этих правилах, за которые вы подписались: «Пункт 7. Читатели обязаны бережно относиться к книгам, другим произведениям печати и иным материалам, полученным из фонда библиотеки: не делать в них никаких пометок, подчеркиваний, не вырывать и не загибать страниц». Мышка взглянула прямо Яне в глаза. — Вы в ответе за книгу, и вы не сберегли её.
Яна, услышав это, сделала уже вдох, за которым должно было последовать всё, что она имела сказать, но вдруг — что-то так защемило в груди, такой тяжёлый комок образовался вдруг в горле — и невозможная, невыносимая жалость заполнила всю её душу, лишая и слов, и сил. Ни злость притом, ни извечная мрачная готовность обороняться никуда не исчезли — но жалость делалась всё нестерпимее, так что от всех этих чувств у Яны навернулись вдруг слезы, и она почувствовала, что ещё одна мысль, ещё одна фраза — и она разрыдается. «И вы не сберегли её», — звучал в голове у Яны возмущённый, оскорблённый голос, и он, по-прежнему тихий, даже возмущающийся тихо, дрожал, дрожал такой искренней неподдельной дрожью…
— Простите, простите, — только и сказала Яна, — я не должна была… Я всё же попробую стереть, этот карандаш легко стирается… Если нет — я куплю новую…
Мышка посмотрела на неё с недоверием, всё ещё как будто не желая отдавать книгу вновь в те же руки, что так обращались с ней, но затем положила её всё-таки на стойку.
— И выйдите отсюда, пожалуйста. Здесь нельзя стирать, — заругалась и заторопилась мышка, увидев, как Яна достаёт ластик. — Выйдите и стирайте там. А то тут всё будет в этих ваших… крошках. А нам убирать. Выйдите, а потом принесёте, хотя это и вряд ли, конечно, что вам удастся всё там стереть. Будете новую нам покупать.
Негодование и злость, воспользовавшись секундой, пересилили, и Яна проговорила:
— И почему это здесь нельзя стирать? Это что, тоже в ваших правилах написано?
Мышка вся вспыхнула. Она не ожидала спора — и Яна не была похожа, несмотря на заметную, эффектную свою внешность, на довольно строгие, хотя и правильные черты лица, на девушку, которая станет отвечать. В какую-то секунду мышка даже упрекнула себя мельком, что слишком строга с этой девочкой, которая так краснеет и улыбается, — но только поделать с собой ничего уже не могла, и была лишь ведома ненавистью к пометкам. Но теперь — о, теперь она показала истинное своё лицо — хамское, невоспитанное, наглое и глупое. Мышка сжала в руках первую попавшуюся папку с документами, будто бы ею собиралась отмахиваться от Яны.
— Вы входите в список задолжников нашей библиотеки, и об этом известно в деканате, — бесстрастно стала говорить мышка, будто бы оглашала приговор. — Вы нанесли ущерб имуществу библиотеки, испортили книгу. Вы будете платить штраф.
Яна только ядовито улыбнулась в ответ, быстро собрала выложенные на стойку книги и, резко повернувшись, решительно вышла из библиотеки, не придержав даже тяжелой двери.
Выйдя, она поднялась по лестнице, почти что взбежала по ней, и там, наверху, остановилась, прислонившись к стене, глубоко дыша и закрыв глаза.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.