Колебания - [151]

— Да, — отозвалась она, стараясь теперь, наоборот, не улыбаться, а казаться притихшей и опечаленной. — Да, конечно, я понимаю, — ей вдруг захотелось даже, чтобы мышка увидела, что Яна действительно по достоинству оценила услугу, которую ей оказали и которую оказать было крайне непросто. «О, всемилостивый Господь, — пронеслось неожиданно у Яны в мыслях, — ну какие ещё у них радости? Ну что же ещё составляет эту мышкину жизнь?..» Ведь это, Господи, такая малость — разве ей это трудно: улыбнуться, кивнуть…

— Спасибо, — сказала Яна, пряча справку в кошелёк, — спасибо, — и направилась к выходу.

Уже у дверей она услышала:

— Вычеркните из списка себя, найдите свою фамилию — там список висит у входа — и вычеркните…

Яна знала, о каком говорится списке.

Оказавшись по другую сторону стеклянной двери, на дне сумки она отыскала ручку, в сумраке вгляделась в висевший на стене лист с фамилиями «ДОЛЖНИКОВ БИБЛИОТЕКИ» и, увидев свою, вычеркнула её из позорного списка.

Когда она сделала это, то вдруг почувствовала, как в носу защипало. Нет, не надо, не надо… О, невыносимые чувства, опять нестерпимая жалость и это в с е п о н и м а н и е, всепонимание и со-переживание — до боли, до тошноты, и мир — глазами их всех, каждого из них, и душа — ощущает их душу и всё, что в ней, будто каким-то проклятым радаром, непостижимым, невозможным радаром. «О, разве ей это трудно: кивнуть, улыбнуться?..» — Да! Боже, да, как ей это трудно!.. Как это трудно: вновь усмирить эту смесь, вновь испытать эту смесь — понимания, жалости, злобы, отвращения и насмешливости, и вновь жалости, и вновь понимания, — как это трудно ей, снова и снова ощущать этот спектр глубоких и сложных эмоций по нескольку раз в течение каждого дня в этих обветшалых стенах. О, сантименты, как утомительно, трудно и тяжело, как много всего рождается в сердце, в душе, и как бы хотелось не видеть и не замечать!.. Вновь — не разделить их ни с кем, только лишь скрыть улыбкой и вежливостью или же шуткой и злобным смехом, или пустыми словами!.. И хоть до одной бы души донести это всё — не восторженное, не влюблённое, как сердце первокурсницы, нет, — противоречивое и двойственное, но правдивое, настоящее…

Наверху лестницы послышался смех и чьи-то голоса, и это спугнуло Яну, словно маленького зверька. Она торопливо вытерла выступившие слезы костяшками пальцев и, опустив голову, стараясь не встречаться взглядами с говорившими, которые стали уже спускаться, взбежала по лестнице.

— Б**, там эта, которая вчера была: ну н***й, я не пойду к ней. З****т же своими претензиями. Потом сдам, пошли-ка лучше пожрём, — донеслось до замеревшей на секунду Яны, когда она была уже наверху, а спускавшиеся, наоборот, достигли самого низа лестницы и оказались у стеклянной двери.

Невольно обернувшись, Яна узнала двух своих однокурсниц. Они помахали ей, расплываясь радостными улыбками. Яна машинально махнула в ответ — но глядела уже как-то сквозь них, и сквозь стены, и сквозь вообще всё — и вместо двух однокурсниц перед ней возникало видение, удивительно живое и яркое. Яна услышала те же самые почти что слова, тот же в точности смех — но кто произносил их и кто смеялся?..

О, это была она же сама, это были она и Лиза, приходившие в библиотеку неделю назад. Это говорила, смеясь и ругаясь, она, Яна, вне своего одиночества становящаяся совершенно другим человеком, усмиряющая и душу, и сердце, когда что-то они замечали, — нет, едва ли вообще замечающая что-либо.

Отвернувшись, Яна поспешно ушла.

Глава 8. Погружение

Целый месяц после того случая на работе Максим провёл дома. Он не отвечал на звонки и ни с кем не разговаривал. Он тяжело болел, не зная никакого точного названия для своей болезни. Это было нечто, походящее на нервное расстройство. Он мог бы решить, что сходит или сошёл с ума, и действительно спрашивал себя об этом — но знал, что сумасшедшие не способны к подобному рассуждению. Кроме того, вспоминались ему и пережитые за зиму огорчения, в которых вполне можно было усмотреть причину начавшемуся нервному расстройству. Именно это словосочетание — «нервное расстройство» — интуитивно угадывалось Максимом как наиболее подходящее название для того, что он испытывал.

Память не отказывала ему. Он по-прежнему помнил своё имя и прошлое, понимал, что уже несколько недель находится дома и болеет; галлюцинаций не было ни зрительных, ни слуховых; не впал Максим и в депрессию, в которой бы целыми сутками плакал или дрожал в ознобе. Нет, его расстройство было удивительное и не описанное ни в одном справочнике — по крайней мере, так он считал. Максим пытался найти информацию в интернете — но не находил ничего даже отдаленно похожего среди бесчисленных ссылок, описывающих всевозможные душевные недуги и отклонения, фобии и ужасы.

Тогда Максим назвал это «сном», не сумев отыскать более точного слова. Оттого, что состояние это не было, как ему казалось, каким-нибудь известным заболеванием, оно не становилось однако менее мучительным. Самим Максимом оно воспринималось как противоестественное, ненормальное, болезненное, оно вызывало тошноту и желание закричать. Более всего на свете ему хотелось выпить таблетку — как при головной боли, — от которой через несколько минут всё бы прошло, вновь став нормальным. Но таких таблеток не существовало в мире.