Когда Полоцк был российским. Полоцкая кампания Ивана Грозного 1563–1579 гг. - [69]

И. Ауэрбах справедливо отмечает, что данное явление было причиной репрессий со стороны властей, которые не имели возможности (да и желания) разбираться, кто из приграничного населения шпион, а кто нет, и обрушивали репрессии и террор на головы целых пограничных деревень. Впрочем, по словам немецкого исследователя, такое явление — записывание в шпионы и изменники целыми населенными пунктами — не было необычным для Московского государства (вспомним хотя бы печально известный «Новгородский опричный погром» 1560–1570 гг.)[691].

В то же время, для многих «шпегство» было профессией, способом заработка или приработка. Воеводы постоянно пишут в центр, что для оплаты работы агентов нужны сукна, деньги и т. д. И. Ауэрбах приводит подсчеты: за 4 года на шпионов в Оршанском старостве было потрачено 154 коп грошей, в среднем 6,5 на человека. Это небольшая плата: примерно ¼ жалованья конного воина или ½ — пехотинца[692].

Для населения это также был вид службы в нестабильном приграничье, когда они обретали пусть ненадежных, но заступников в лице властей: своего агента, тем более ценного, власти могли и защитить в сложной ситуации. Занятие «шпегов» было опасным, но давало полезные связи и с власть предержащими, и с приграничным криминальным миром, контрабандистами. Спрос на их услуги был стабильным и в мирное, и в военное время. Он оплачивался куда надежней, чем ратная служба служилых людей.

Считались ли «шпеги» изменниками? Конечно, в случае поимки с ними обходились по законам военного времени. Но, что характерно, «шпеги» не вызывали осуждения у населения, которое исправно поставляло людей в их ряды. Оно воспринималось как работа — в источниках нет сведений, что «шпегов» выдавали свои, односельчане. Да и власти относились к ним скорее как к особому виду служилых людей — если ловили вражеского шпега, то судьба его была незавидной. Но сами шпегов активно вербовали и использовали. В текстах нет следов презрения к ним как к предателям и перебежчикам.

Возможно, это было связано с особым мировоззрением населения земель, порождавших «шпегство». По справедливому замечанию К. Ю. Ерусалимского, «Большинство переселений на восточноевропейском "фронтире" происходило на спорных русских землях, которые сохраняли историческое единство, несмотря на их фактическую принадлежность нескольким новым государствам»[693]. Нам представляется, что важным элементом этого единства был приоритет местной, локальной идентичности над государственной и этнической. Преданность своему городу, деревне, своим односельчанам/ горожанам была важнее, чем долг перед государственной властью (тем более постоянно меняющейся) или этносом (о котором понятия были весьма смутные, скорее больше связанные с религиозной принадлежностью). Острее воспринималась измена вере, но в ситуации пограничья ВКЛ и России, когда православные были с обеих сторон, она играла меньшую роль, чем локальная идентичность. По верному замечанию К. Ю. Ерусалимского, «Перебежчик совершал преступление против "народа" только в том случае, если менял религиозную принадлежность»[694]. Отсюда «шпегство» как служба за деньги в разведке чужого государства — не такой уж и криминал, если при этом ты не подставляешь своих односельчан и не приводишь на их землю войска. Хотя были случаи, когда по доносу шпегов вырезались «неверные» деревни, присягнувшие противнику[695]. То есть их деятельность не была столь уж безопасной и невинной для односельчан.

Провал «шпегства» как системы в случае нападения Батория на Полоцк в 1579 г. очевиден. Оно оказалось полностью неожиданным для русской стороны. Разведка провалилась и не смогла предупредить осаду города. Вообще, возникает ощущение, что все русские «шпеги» в 1579 г. куда-то внезапно делись. Задание разведать ситуацию получили… дипломаты, выполнявшие посольскую миссию: «Да паметь Леонтью. Будучи ему в литовской земле, проведывати, что королевское вперед умышленье и которые наемные люди полские и угрове и желныри и дряби с королем были и где они ныне, отпущены ли, или будет даны им при которых границах лежи, и не будет ли королевского или панов его сее зимы походу? И будет поход будет, и х которымъ городом чаяти королевского приходу или воинских людей на которые места приходу? И о всяких вестях ему доведыватись и то ему все писати да привести с собою»[696]. Понятно, что эффект от таких мер невелик — много ли покажут дипломату? Но этот пример показывает, что «шпеги» скорее предупреждали мелкие, чем крупные акции. Ведь поход Ивана IV на Полоцк в 1563 г., сопровождаемый специальными мерами безопасности, тоже оказался внезапным для ВКЛ.

Сложно сказать, в чем тут причина. Видимо, все-таки в средствах связи. Поход многотысячной армии так или иначе не спрячешь. А вот его отследить, установить масштаб и цель, сообщить об этом куда следует и организовать контрмеры — видимо, реализация этой серии действий занимала слишком много времени. Пока доскачут гонцы, пока дойдет до руководства, пока придумают и дадут команды, что делать, пока их доведут до войск и станут исполнять… Поэтому Полоцк и в 1563-м, и в 1579 гг. встречал врага в одиночку.