Когда мы молоды - [19]

«Неужели утону?» — думает Костя.

Нет, дудки! Раз уж от водяного вырвался… Костя ложится на воду спиной, набирает полные легкие воздуха…

«Неправда, приближается берег! Вот уже он недалеко. Чего это я там струсил, на середине? Кто хватал меня у того берега? Водяной? Чепуха, это же стебли кувшинок, перепутавшиеся под водой».

Даже не отдышавшись, Костя напяливает одежонку на мокрое тело и спешит прочь. Не думает, почему и зачем так спешит. Ни о чем не думает, припустил бегом, дает волю запоздалому страху. И только когда уж сворачивал с лесного шоссе, вдруг остановился как вкопанный: вполне свободно мог утопнуть. А вот поди ж ты, не утоп!

VI

Последний квартал одноэтажных домиков оборвался, и только поэтому Константин Петрович посмотрел направо. Шагах в пятидесяти от шоссе, окруженная кустарником, поблескивала на солнце какая-то вода. Константин Петрович направился к ней. Побрел без особой охоты, без воодушевления. Но чем ближе подходил, тем настороженнее вглядывался. Это был небольшой пруд, в низких берегах, по бокам заросший кувшинками, и лишь у дальнего берега зеркалилась свободная гладь. Константин Петрович обошел пруд по тряской земле, вышел на плоский пригорочек…

Под ольховым кустом сидел старик с удочкой.

— Здравствуйте… Ну как ловится рыбка?

— Какая тут рыбка? Нету ее. Сколько раз пускали карася — нет, не живет. Вода, стало быть, не подходящая. Холодная, родниковая. Лягушки и те не живут. Так уж, сижу вот, по пенсионному делу…

Константин Петрович не слушал. Да, это он, лесной пруд.

Вот и теперь в траве черная метка от костра. Есть же такие места на свете, где люди, повинуясь древнему инстинкту, всегда хотят разжечь бивачные огни. И вода глубокая, с синевой…

Но как он изменился! И лес вокруг стал совсем иным: исчезли большие деревья, даже пней не видно, все какая-то молодая и скудная поросль…

Но, может быть, все же это не он?

— Как называется этот пруд?

— Как называется? Пруд и пруд, как его называть?.. Лесной пруд, говорят еще…

— А скажите, не знаете вы тут лесного шоссе?

— Лесное шоссе? Не слыхал. Вот здесь какое-то вроде шоссе, — старик махнул рукой назад, — только это не шоссе вовсе, а так… Шоссе-то — вон оно.

Чуть подальше за прудом — узкая насыпь, по бокам кюветы… Всего каких-нибудь полсотни шагов тянется эта насыпь в направлении города и теряется у его окраины, расползается вширь, сходит на нет, даже не продолжается никакой улицей.

Все стало на свои места. Вот лесной пруд. Ошибки быть не может. Но какое же все это маленькое на отдалении прожитых лет!..

Константин Петрович вернулся к пруду, лег на берег у самой воды, зачерпнул пригоршню, попил.

— Не делом занимаетесь, — сказал пенсионер. — Мало ли какая может быть зараза. Там вон палаточка есть, ситром торгуют.

VII

Константин Петрович медленно шел по незнакомым улицам родного города, безразлично поглядывал на шеренги зданий, как близнецы похожих друг на друга, нетерпеливо хмурился на перекрестках, когда приходилось пережидать поток машин, досадовал на узость тротуаров и на запущенность пыльных палисадников под окнами домов.

Константин Петрович шел и удивлялся сам себе: чем же, собственно, я недоволен? Ведь это хорошо, что много домов, что они большие, современные, что в них удобно жить людям.

Наверно, старею! Старикам всегда кажется, что в их время все было хорошо, а теперь все плохо… Но календарь для всех один, и новые листки все же интересней старых.

1963

ШЕСТНАДЦАТЬ ХЛЫСТОВ

I

— А ты погоди, Алексей Иваныч, не уходи. Разговор к тебе есть.

Начальник гаража со вздохом плюхнулся опять на низкий просиженный диван с оторванными валиками. Задерживаться Алексею Ивановичу никак не хотелось: две машины стояли из-за резины, надо было как-то комбинировать, кого-то «разувать», что-то вулканизировать. А разговорам у директора не было конца, и все они казались Алексею Ивановичу маловажными, многословными. Он досадливо и отчужденно поглядывал на сияющую от чистого бритья директорскую щеку: ч-черт, находят люди время! Наконец все разошлись; последним, получив нужные подписи, беззвучно удалился тощий как жердь бухгалтер. Алексей Иванович в гробовом молчании подсел к столу, тем самым давая понять, что дорожит минутами.

— Так вот, следовательно, — сказал директор и выдержал паузу. — В Санинском-то леспромхозе возят по шестнадцать хлыстов![1] А мы?

— Что же вы равняете, Петр Игнатьич! У них хлысты, и у нас.

— Равняй не равняй, у них по шестнадцать возят, а наши шофера по десять да по восемь.

— По двенадцать возят тоже.

— А у них — по шестнадцать!

— Так ведь какие хлысты! У нас в десяти кубометраж больше будет, чем у них в шестнадцати.

— Да где уж там — в десяти. Ну, покрупнее у нас будет ель, а сосна почти что одинакова.

— Почти что, да не одинакова.

— Ну уж не настолько, чтобы нам возить по десяти, а им — по шестнадцати.

Не хочет человек понимать, не хочет, да и только. Доказывать тут бесполезно.

— Не можем мы возить по шестнадцать хлыстов, Петр Игнатьич, — говорит начальник гаража с тоской. — При наших дорогах да с нашей резиной — не можем.

— Слушай-ка, товарищ Долгов. Я к тебе как к секретарю парторганизации обращаюсь. Вот, ставлю тебя в известность, что в Санинском леспромхозе возят по шестнадцать хлыстов. Ты, значит, что же, считаешь нужным уступить им первое место, так надо понимать? Значит, пусть забирают знамя, так?