Когда мы молоды - [12]

В цехе тишина. А шумы от нескольких станков, работающих в разных концах, доносятся сквозь эту тишину, как бы даже не тронув ее. Мало людей в ночной смене. Не хватает народу. Все ушли на фронт.

Вертится фреза, льется эмульсия, а глаза закрываются сами собой. Стружка… Надо ее убрать, но руку так трудно поднять…

Слава богу, готова еще одна грань, выключаем, ставим гайки другой стороной, снова запускаем станок. И спать уже не так хочется. Можно бы ставить гайки по одной, тогда переставлять приходилось бы чаще, но потеряешь много времени, мало сделаешь, опять нехорошо…

Зажав гайки новой гранью, Федька пускает станок на самоход. Опять вертится фреза, и медленно, почти незаметно для глаз, ползут навстречу вращению салазки. И опять нестерпимо хочется спать. Надо сходить к токарю, может, даст закурить.

Токарь этот уже старый, ему, наверно, лет тридцать с гаком, женатый, и даже дети, говорят, есть. Оставили на заводе, бронь дали как незаменимому специалисту. И верно, на любом станке может, а уж токарь какой — артист! Вот он нарезает внутреннюю резьбу на огромных гайках, куда целая оглобля влезет. Как бешеный крутит рукоятки суппорта, заводит внутрь длинный крючковатый резец, не видя, подводит его к внутренней поверхности гайки, тут же включает резьбовой ход, и резец быстро выползает наружу, а перед ним, отливая синевой, извивается горячая, ломкая стружка. Загляденье, а не работа.

— Здорово, Кононов, — говорит Федька.

— Здорово, — отвечает Кононов, даже не обернувшись. Вот работает, дьявол! — Ты чего, опять в ночную?

— Ну да… Мужиков-то нету.

— Вот и я… Мужиков-то нету.

Федька стоит рядом, переминаясь с ноги на ногу. Смотреть уже неинтересно — чего смотреть, надо ж сказать, зачем пришел.

— Слушай, Кононов, — отваживается наконец Федька, — закурить не найдется?

— Чего, закурить? Будешь носом дурить, — отвечает Кононов. — У самого, брат, две штуки осталось. А до смены еще — ого!..

Можно бы поспорить, может быть, и неправду он говорит. Сказать ему: «Да погляди, вдруг и не две», — а вынет пачку, заглянуть, и если там действительно больше, то уж придется дать. Но, наверное, у самого станок уже вертится вхолостую, надо бежать менять установку. Так и не удалось закурить. Долго простоял. Надо было, как подошел, сразу и спрашивать. Эх, разиня…

Опять вертится фреза, льется ровной струей белая эмульсия. Как молоко, только пить нельзя. «Пойти попить, что ли?» — думает Федька и, хотя пить ему не хочется, идет к бачку. Отвертывает кран, над медной трубкой поднимается вялый фонтанчик. Федька пьет, но от этого ему сильней хочется есть. Эх, на фронт бы! Там хоть и стреляют, да зато они сыты. Слышал Федька разговор — там кормят от пуза!

Сменил установку, пустил на самоход. Вертится фреза… Как хочется спать! Нет сил удержать веки, они как свинцовые. Мука смертная!

У других бомбежки бывают… Все же разнообразие. А сюда, в Сибирь, они не долетают, далеко. Голова падает, Федька чувствует подбородком холодный ворот спецовки, сыроватый от брызг эмульсии… Что же делать, что придумать, чтоб не хотелось спать?

Проклятая ночная смена, и кто ее только выдумал! Если б хоть днем поспать толком, а то валяешься в нетопленой комнате, под всеми по́льтами, а младшие — дверью хлопают, возятся, шумят, и приструнить их некому — мать на работе. И отца нет. Разок как следует выспаться, тогда бы…

Нет больше сил! Стоишь, клюешь носом, еще стукнешься лбом о станок. Нет, больше в ночь — ни за что!

Глаза слипаются. Голова не держится, падает. Что делать?

Кореш с соседнего завода рассказывал: у них один парень сунул палец под фрезу, ноготь сорвало, ну и косточку немного помяло. Сказал, нечаянно, стружку, мол, счищал, и затянуло… Две недели на больничном отгулял.

Две недели! А палец — подумаешь, покорежит маленько, что с того?

А вдруг оторвет? Да нет, не может быть! Что он, маленький, не понимает — провернет фрезой и выбросит, только помнет немного.

Кровь побежит… Завязать? Пойти поискать тряпочку? Нет, нельзя, скажут, приготовился, догадаются, что нарочно. Шапкой зажать. Медпункт недалеко. Станок остановить… Нет, пусть работает, а то скажут — ишь, даже станок остановил, сразу поймут. Нет, все же надо остановить. Вдруг авария получится! Лучше остановить. Может, и не догадаются, наоборот, даже похвалят, скажут — вот сознательный, поранился, а все равно о станке в первую очередь подумал.

Федька смотрит туда, где фреза, вращаясь, соприкасается с обработанной поверхностью, гладкой, блестящей. Вот сюда пальцем, как будто сметаешь стружку… Вот сюда. Сюда…

Ну, что же ты? Струсил?

Эх ты, герой! Неужели струсил?

Теперь это дело принципа. Неужто побоюсь?

Федька завороженно смотрит туда, где большая спиральная фреза с крупными зубьями соприкасается с поверхностью гаек, смотрит, как бы прицеливаясь, сам себя подстегивает упреками в трусости, и — тычет палец под фрезу.

Все происходит в мгновение ока.

Фреза проворачивается и выталкивает палец — невредимым: он попал между зубьями, только прищемило малость.

Федька чувствует, что взмок от пота. И громко, облегченно смеется.

Еще раз? Нет уж, дудки! Хорошо, что так обошлось.