Когда дует северный ветер - [82]

Ждем тебя

Подпись…

Постскриптум. Я неожиданно встретил здесь певицу Ми Тхань, она теперь артистка ансамбля Освобождения. Она повзрослела, но хороша по-прежнему. Мы рассказали ей, что там, у себя, грустя по ночам, ты часто включаешь магнитофон и слушаешь ее пение. Она была очень растрогана».

Дочитав письмо, я сложил его и вернул Шону.

— Это писал один профессор, старый мой друг, — сказал он. — Все так и было, он ушел тогда из Сайгона. И он прав: застань он меня в тот день, когда стучался в мою дверь, чтобы проститься, быть бы мне сейчас другим человеком. Весна шестьдесят восьмого канула в прошлое. Люди в Сайгоне с тех пор не видели на улицах бойцов Освобождения, но образы смельчаков остались в памяти у всех. Да, в городе больше не слышно выстрелов, но в сердцах людей, в моем собственном сердце они не смолкли. Эхо взрывов разрушило стены, разделявшие нас. Глухие стены политических предрассудков, предубеждения и вражды рухнули. Мысли людей прояснились. Тогда-то прозрел и я. Прозрел и пришел сюда, к вам. Счастливый случай свел нас с тобой, с твоими друзьями, дал мне возможность повстречать дядю Хая, услышать историю семьи, где каждый — борец против захватчиков, истинный патриот. Потом я вернулся в Сайгон, к себе домой. Но улицы и места, с которыми было связано столько воспоминаний, вдруг стали чужими для меня. И тут я получил письмо от моего друга, вступившего в Союз национальных сил, — вот это самое письмо. Верно! — подумал я. Когда идет борьба за само существование нации, никто из ее сыновей не может быть только свидетелем. Нет, надо самому броситься в бой, броситься в бой!

Он дважды медленно кивнул головой.

Итак, к нам пришел еще один боевой товарищ. Вроде бы мы должны были выказать свою радость. Но почему-то все трое молчали. Ни тогда, ни долгое время спустя я, думая об этом, не мог объяснить себе, отчего мы с Ут До не закричали от радости, не кинулись обнимать Шона. Может быть, мы умолкли, понимая: на наших глазах совершается поворот в судьбе человека? Или решение Шона «самому броситься в бой» показалось нам слишком внезапным? Мог смутить нас и его голос — торжественный, но приглушенный и печальный, как бы полный раскаяния.

— На сей раз я перебрался сюда, — помолчав, сказал он, — чтобы просить вас помочь мне добраться до резиденции Союза.

— Когда ты намерен отправляться? — спросил я.

— Я решил вступить в бой, и ничто не может изменить это решение. Но отправляться сразу я не хочу. Подыскиваю себе местечко поспокойнее, где мог бы сперва написать книгу о зверствах, которые видел своими глазами, там, в тюрьмах. Ведь я прихожу к моим друзьям чуть ли не последним и не хочу являться с пустыми руками. Госпожа Ут Ньо предоставила мне домик на плоту, вот и засяду за работу. У меня к вам просьба — позвольте мне оставаться там, пока не закончу книгу.

Я-то хотел предложить ему поскорее отправиться в путь, а уж там, на месте, и написать свою книгу. Но успел сообразить: этот совет мой останется втуне и только расстроит Шона.

— Отныне, — добавил он, — прошу вас официально считать меня представителем «третьей силы».

Я не нашел еще подходящих к обстоятельствам слов, успел лишь кивнуть, как вдруг нагрянула «старая ведьма». На бреющем полете она прошла в просвете между древесными кронами прямо над нами. Черная, с растопыренными крыльями, она едва не задела верхушки манго, заложив вираж, вернулась сразу и начала кружить над садом, как раз над нашим НП.

Чан Хоай Шон, как я заметил, следил за «старой ведьмой» с иным, чем прежде, выражением лица. В прошлый раз, когда «ведьма» кружила над садом у дома дяди Хая, Шон не выказал ни страха, ни нарочитого хладнокровия, он просто остался безучастным. И эту безучастность его очень легко понять: даже в мыслях самолет-корректировщик не был ему врагом. А на сей раз, попав в поле зрения пилота, Шон чувствовал себя обороняющимся, то есть — мишенью. Не привыкнув к бомбежкам и обстрелам, он не мог сохранять спокойствие, как мы: соскочил с гамака и тревожно озирался вокруг.

Убежище, которое мы вдвоем с Ут До расчищали с утра, троих не вместило бы. Там и двоим-то было тесновато, зато одному — раздолье.

«Старая ведьма» ложилась на крыло, крен ее становился все круче. Она кружила по спирали, суживая витки.

Ут рывком сдернул завязку и скомкал гамак.

— Тханг! — крикнул он. — Ведите Шона в убежище!

«Что еще за провожания?» — подумал я и сказал:

— Спускайся в убежище, Шон.

Впрочем, он уже сидел там.

— А где ваши укрытия? — спросил он.

— Ничего, спрячемся под деревьями!

«Старая ведьма» отлетела в сторону, и тотчас грохнул орудийный залп. Мы с Ут До не стали прижиматься к стволам манго, а прыгнули оба в канаву. В саду у нас разорвались три снаряда.

«Ведьма» легла на крыло, словно вглядываясь вниз, потом с воем и треском полетела искать другую цель. Мы выкарабкались из канавы, промокшие до нитки. Кругом валялись сбитые взрывом ветки, листья.

— Эй, Шон! Все кончилось, вылезай!

Он выбрался наверх и стал стряхивать грязь с куртки и брюк, явно еще не успокоившись. Подняв голову, проводил взглядом «старую ведьму».

— Ушла, ушла! Садитесь в гамак, Шон, — сказал Ут До, стягивая завязки.