Когда дует северный ветер - [81]

Мы работали и развлекались беседой.

Вдруг послышался женский голос:

— Эй, кто здесь перелопатил весь сад?

Никого еще не было видно, но Ут До узнал женщину по голосу.

— Сестрица Бай, это ты?

— Так ты здесь, Ут?

Бай Тха свернула с дороги к нам в сад. Она уже разрешилась от бремени, родила девочку, и стала неузнаваема: худощавая, изящная, бледная.

— Как дочка, здорова?

— Скоро со спины на животик переворачиваться будет.

— Куда это ты собралась в такой неурочный час?

— Да уж зря бы из дома не вышла.

Она подошла к моему гамаку и сказала:

— Я к вам вот с каким делом: тут один господин из Сайгона на днях ко мне заходил, сказал, что на эту сторону переправиться хочет, Нам Бо да вас, Тханг, повидать. Сам-то он в стратегическом поселении остановился. Пришел ко мне, просит, помогите, мол, их найти.

— Что он за человек? — спросил Ут До.

— Помнится мне, в прошлом году, в самую сушь, когда мы сюда на лодках за манго переправлялись, он с нами ездил. Говорит, вроде обедал с вами у дяди Хая, курицу паровую ел.

— Ну, тогда знаю, о ком речь, — сказал я. — Долговязый, тощий, как жердь, и зубов во рту не хватает. Верно, сестрица?

— Все точно, и фотоаппарат при нем.

— Мы с ним заранее о встрече условились. Вы уж будьте так добры, приведите его сюда.

Когда она ушла, Ут До спросил:

— Это тот самый журналист, верно, Тханг?

— Да.

— Тогда вам надо умыться, брюки надеть, рубашку.

Мы-то с ним расхаживали в одних трусах и в грязи были по уши. Побежали через большак к каналу — умываться.

Только успели мы переодеться, журналист Чан Хоай Шон пожаловал собственной персоной. Был он все тот же, в тех же самых серых брюках и белой рубашке, поверх которой надел американскую куртку, на плече висела фотокамера. Но вел он себя теперь по-другому — как человек, уже бывавший в партизанском крае и возвратившийся издалека к старым своим друзьям. Прежней робости как не бывало. Обрадованный, он бросился к нам. Не протягивая мне руки, сразу обнял за плечи.

— Какое счастье, Тханг, что я застал тебя здесь. Мне просто повезло!

Я познакомил его с Ут До. Он держался сегодня более открыто, непринужденно. Мы уступили ему нейлоновый гамак, а сами уселись в холщовый цвета хаки. Наверно, он впервые пользовался таким гамаком. С довольным видом покачался разок-другой, пощупал завязки из парашютных строп, стал расспрашивать, как лучше подвесить гамак. Наивное любопытство его явно пришлось Ут До по душе. Он велел мне встать из гамака и раза три-четыре распустил и снова затянул завязки, поясняя, как это делается. Наконец гость сам обмотал завязкою дерево, сделал петлю и затянул узел, потом подергал стропу и осторожно уселся в гамак.

— Надо будет еще поупражняться, — весело сказал он, — рано или поздно я тоже обзаведусь собственным гамаком.

Но вдруг замолчал и потупился. Я понимал, он подыскивает слова, чтобы начать разговор, ради которого, собственно, и явился сюда во второй раз. Помолчав, он поднял голову и заговорил, голос его звучал по-другому — строго, чуть ли не торжественно:

— Братья! На этот раз я приехал к вам совсем с другой целью, чем раньше. Я принял решение — окончательное. Но до того, как расскажу вам все, хочу, чтобы ты, Тханг, прочитал письмо моего друга.

Достав из кармана куртки письмо на тонком бумажном листке, сложенном вчетверо, он протянул его мне.

— Вот… Прочтите вместе с Утом. Потом поговорим.

Я раскрыл письмо. Почерк был мелкий, слегка наклонный.

«Дорогой Шон!

Вот уже три года мы с тобой не виделись. В день своего отъезда я заходил к тебе, долго стучался в дверь, но тебя не было. Я часто думаю, окажись ты тогда дома, как знать, возможно, сейчас мы были бы вместе. Лежу в гамаке, покачиваюсь и вспоминаю время, прожитое в Сайгоне. Уверен, это очень даже могло случиться; увы, я не застал, тебя. А ждать я тогда не мог, не успел попрощаться ни с кем, даже с отцом и с мамой. Прошло три года, я с каждым днем все больше убеждаюсь: я был прав, что ушел тогда, мой выбор верен. Он совпал с «волею неба» и моей собственной волей. Сколько лет маялся, какой горечью отравлено было сердце, и все из-за поисков своего места в жизни. Земля огромна, живи себе где угодно, но истинное свое место все ищешь и выбираешь до седых волос. Вот и я наконец отыскал свое место — единственное, которое соответствует моему положению и убеждениям. Нет, оно не на той стороне, где все прогнило, выродилось, но — и не на «этой»; мое место посередине, именно между противоборствующими силами. Подобно многим нашим друзьям, я в шестьдесят восьмом после лунного Нового года Земли и Обезьяны ушел из Сайгона и примкнул к третьему фронту. Этот Союз[36]и есть самая подходящая для таких людей, как мы, организация. Объединение патриотов, стремящихся спасти свою страну.

Шон! Нечего больше колебаться! Твои друзья ждут тебя! Каждый раз, вспоминая о тебе, мы сожалеем: эх, будь среди нас человек с таким умом, и знаниями, как у Шона, сколько бы можно было совершить важных дел. Достаточно, скажем, написать правдивую книгу о тех тюрьмах, где ты неоднократно бывал. Подумай и решайся. Твое место не там, а здесь, среди нас.

Это письмо я пишу и от имени наших друзей, которые шлют тебе сердечный привет.