Княжна Голицына – принцесса моды - [13]

Гражданская война продолжалась. Вокруг генералов Корнилова, Каледина, Деникина собрались остатки русской армии, которые не признавали ни Советов, ни Брестского мира. Борьба между Белой и Красной армиями – одинаково голодными, дезорганизованными, оборванными – велась с неслыханным ожесточением всюду: в городах и лесах, окопах, в снегах и в песках.

Мой отец Борис присоединился к Белой армии генерала Врангеля, которая насчитывала 270 тысяч человек и располагала неплохим флотом. Вестей от мужа Нина больше не получала. Запасы продовольствия в доме оскудевали, а существо, которое она носила в себе, создавало дополнительные трудности. Мою мать приютил у себя полковой товарищ отца Петр Ден[30], который незадолго до этого возвратился на побывку с фронта. Впоследствии он перебрался в Рим, где всю жизнь проработал библиотекарем в Американской академии. Поистине это был чудесный человек.

При родах маме помогала Кетевани, жена Петра[31], и Дуня, няня в их семье. И прежде чем возвратиться на фронт, Петр Ден стал мне крестным отцом.

Почти два года я прожила в Тбилиси и каким-то образом уловила любознательный, шутливый и живой характер их обитателей, в котором смешались как азиатские, так и европейские влияния. В те дни было голодно. Знаменитый базар, сердце города, где до войны люди охотно встречались и проводили частенько целые дни, почти полностью опустел, как пришли в запустенье и небольшие полуподвальные таверны, в которых раньше подавали жареную баранину, рис и грузинское вино. Чем ниже падал курс рубля, тем сильнее становился голод, а условия жизни все труднее и труднее.

Мама была вынуждена кормить меня грудью до полутора лет и в то же время работать сестрой милосердия в госпитале. Она попросила местные власти вернуть ей конфискованные драгоценности, чтобы продать их, но ей ответили, что драгоценности более не принадлежат своим хозяевам, а являются государственной собственностью. Однако все-таки кое-что из ценностей она сумела сохранить, зашив их в одежду. Наконец Кетевани Ден, жена моего крестного отца, не выдержала и нашла-таки способ выехать из России. Она, конечно, хотела, чтобы и Нина выехала вместе с ней, но неожиданно натолкнулась на твердый отказ. Мама все еще надеялась на возвращение мужа и не хотела покидать Тбилиси, где Борис смог бы отыскать ее. Она продолжала упорствовать, хотя люди вокруг нас начали уезжать. Кто мог, покидал Грузию на транспортных судах, другие выезжали на чем придется. Супруги Ден оставили свой дом, а няня Дуня решила остаться, чтобы ухаживать за мной.

Изо дня в день положение становилось все хуже, и это поколебало твердость Нины. Итальянский консул Францони[32], ее друг, заявил, что оставаться далее – настоящее сумасшествие, не раз повторяя: «Ты не можешь оставаться здесь с такой маленькой девочкой. А твоего мужа наверняка уже нет в живых». К счастью, это было неправдой, мой отец был жив, он попал в польский концлагерь, но, конечно, он ничего не знал ни о жене, ни о том, что у него родилась дочь.

Американский консул тоже убеждал Нину уехать, он предложил ей американскую визу, а мама спрашивала: «Почему в США? Это все равно, что отправиться на Луну. Лучше уж Италия». Францони советовал: «Готовится сняться с якоря последний корабль компании “Ллойд Триестино”. Ты должна уехать немедленно».

Шла весна 1919 года. Наконец решившись, Нина отправилась в путь со мной и моей няней Дуней. Няня была женщиной с удивительной философией жизни, наделенная редкой мудростью и человечностью и выглядела очень любопытно – маленькая, толстенькая, такая живая.

На пароходе мы прибыли в Стамбул, где положение осложнилось, поскольку граф Карло Сфорца[33] запретил выдавать визы в Италию, стремясь не допустить приезда в страну русских эмигрантов. И мы, три беженки, оказались таким образом между Россией и Италией и могли рассчитывать только на те немногие драгоценности, которые сохранила мама. В Турции тогда царил хаос. Женщины даже из высших кругов были вынуждены заниматься проституцией, чтобы выжить. Впоследствии мама призналась: «Если бы я не смогла уехать, я бросилась бы в Босфор вместе с тобой». До сих пор я слышу эти ее слова, и мне становится не по себе.

Молодая и красивая, Нина обращала на себя внимание, к ней приставали, кроме того, она просто не знала, что ей делать. Наконец, она встретила молодого человека из военной миссии Италии, с которым была знакома еще в России, и тот с удивлением спросил: «А вы что тут, собственно, делаете?» Нина все ему рассказала, даже о решении покончить с собой, если не удастся выехать в Италию. Видя отчаяние моей мамы, молодой Алессандро Бодреро, впоследствии генерал[34], сделал ей такое предложение: «Каждый день я отношу горы бумаг моему командующему. Напишите прошение о въезде в Италию, и я положу его среди других документов. Он никогда их внимательно не просматривает, и я надеюсь, что он подпишет разрешение». Нина согласилась, это была последняя надежда. В тот вечер она не ложилась спать, часами ходила по маленькому номеру гостиницы, пока наконец не вбежал наш сияющий офицер: «Он подписал! Мы это сделали!»