Княженика. Книга 1. Золото - [16]

* * *

Я пригрелась за печкой, так с книгой и уснула. Проснулась поздним вечером, когда уже совсем стемнело.

Съеденный суп просился на волю, нужно было идти в заведение на дальнем конце огорода. Таскать в такое место папину куртку не хотелось, накинула дяди-Гришину телогрейку.

На улице сильно похолодало. Небо вызвездило. Над горами сиял ковш Большой Медведицы. Орион восходил там, где за лесом, за прибрежными болотами, за устьем Кичеры сонно ворочался громадный Байкал.

Звезды здесь были другие, городские огни не притушивали их. Большие, яркие, осенние — горели они в холодном небе, и казалось, что вот-вот загрохочут копыта, донесется конский топот с востока и над горами проявятся силуэты Черных Всадников.

Я поежилась, нашарила в старой телогрейке, пропахшей дяди-Гришиным табаком, помятый коробок спичек и пошла по тропинке между грядок к деревянному сортирчику.

Спички были совершенно необходимы — чтобы не ухнуть в темноте в дыру, выпиленную в полу. Захватить свечу или фонарик я как-то не догадалась. Пылающие спички я втыкала в дырки, проеденные короедом в досках, из которых сколотили стенки уличного домика. Спички шипели, огоньки колебал ветер, беспрепятственно проникающий сквозь многочисленные щели, и мне казалось, что это пламя факелов бьется на замковых стенах.

Вернувшись в избушку и скинув тяжелую телогрейку, я подумала, что теперь всё стало проблемой: тепло, вода, еда, чистая одежда. Поход в туалет превращается в целое путешествие. Туда и обратно. Как долго я смогу так протянуть? Может быть, папа прав и нужно перебираться в Нижнеангарск?

Но сейчас у меня никто не стоит над душой, а там будет все то же самое, может быть лишь немного получше, зато под бесконечные жалостные причитания тети Нели, которые она считает заботой и участием.

Нет уж, лучше здесь!

Сполоснув в ненавистном умывальнике руки, я включила чайник и, напившись чаю со сладкими кукурузными палочками, решила, наконец-то, познакомится с доставшимся мне хозяйством более подробно.

Избушка смотрела тремя окошками на бамовскую одноколейку. Неподалеку от окон папа с дядей Гришей разместили самодельный стол-верстак — я весьма ярко представила, как они чистили на нем оружие, набивали патроны, осматривали блёсны и делали еще кучу важных охотничьих и рыболовных дел. Стол мне нравился своим брутальным, независимым видом. Три окна на южной стороне дома хорошо его освещали, так что где делать уроки — вопрос был решен.

А вот ужасную сетчатую кровать, притиснутую к западной стенке между окном и вешалкой около двери, я поклялась выкинуть ко всем чертям. Хватит того, что мне пришлось на ней спать в первый день. Сюда я поставлю наш диван, как только он приедет. Из западного окна был виден двор, забор, дорожка к крыльцу, дровяной сарайчик. Высокое крыльцо переходило в небольшую веранду.

В избе у входной двери по правую руку (если ты только вошел) была приколочена на стену вешалка, сделанная дядей Гришей из сосновой доски и набитых на нее кабарожьих рогов. А по левую руку от двери красовалась теперь бочка с водой. За бочкой в углу скрывался умывальник, глаза бы мои его не видели. Небольшое окно выходило и на север, в огород. Около него стоял старинный кухонный столик-шкафчик. Еще такой же старый шкаф для посуды (чьи полки были выстланы пожелтевшими газетками, наверное, для сбора пыли и крошек) отмечал границу, где заканчивалась кухня, и начинался запечный закуток.

А вот по восточной стене окон не было, там примыкали к закутку, занимая почти все пространство от стены до печки, широченные нары, тоже сколоченные, как и стол, папой. Нары мне нравились своей аэродромностью. А дальше шел пустой кусок бревенчатой стены, украшенный торчащими гвоздями. Видимо, на этих гвоздях висело в папины приезды все, что нужно. Включая и одежду. Я подумала, что там самое место для книжного стеллажа, да и маленький шкаф для одежды поместится.

А центром дома, вокруг которого все вертелось, была, конечно, печь. Не такая, как в сказках, где в печи пекут пироги и Ивашек, и не круглая, под потолок, как в старых купеческих домах Красноярска, нет, печка была обычная, с трубой, с чугунной плитой, украшенной двумя кружками, с двумя чугунными дверцами, одной большой, другой, пониже, маленькой. Этими дверцами она стояла не к северной стенке, как, наверное, было бы более правильно, а наоборот, прямо в середину избы. Чтобы угли, которые могли вывалиться из печки, не подожгли пол, перед ее топочной частью был приколочен к половицам кусок жести. Сверху, где труба, печка была побелена известкой, а снизу, где плита, обшита по бокам железным листом и покрашена масляной краской. Это было мудро, потому что известка пачкала белым, стоило только задеть.

Рядом с печкой в полу был прорезан квадрат, получился люк с крышкой. Если потянуть за круглое кольцо и откинуть эту крышку, то открывалось высокое подполье, где у папы и дяди Гриши много чего ценного было припрятано. Там были полочки для банок, ящики с песком для моркови и свеклы, и большая яма для картошки. В подполье болталась на скрюченном проводе лампочка, чтобы она загорелась, ее нужно было посильнее вкрутить в патрон, чтобы погасить свет — наоборот, надо выкрутить. Лесенка в подполье вела крутая, нужно следить, куда ставишь ногу, чтобы не покатиться кубарем.