Княженика. Книга 1. Золото - [18]

Ярослав подложил в костер пару узловатых поленьев, чтобы они потихоньку горели всю ночь. Нашел непочатую банку сгущенки, подхватил нож, воткнутый в бревно около костра, лихо пробил в донышке банки две дырки и, высоко запрокинув голову, опустошил банку дочиста.

Сел на бревно, оперся спиной о сосну, вытянул длиннющие ноги — и снова уставился в огонь, рассматривая там что-то одному ему видимое.

А я затянула завязки спальника так, чтобы только лицо выглядывало, а голова была укрыта, и быстро уснула.

Спала совершенно без снов, даже странно. Наверное, свежий воздух так подействовал.

Проснулись мы все на удивление рано, еще даже не рассвело. Наверное, потому что подмерзли — все-таки сентябрь, холодно. Серенький предрассветный полумрак сочился между сосенками. Ярко пылал костер, булькало на нем ведро с кипятком. Нужно было заставить себя вылезти из спальника и сходить к реке, умыться ледяной водой. Казалось, что это невозможно, просто невыносимо. И так холодно, а будет еще холоднее… Однако же стоило выбраться из палатки — и стало легче.

У костра мы немного отогрелись. Ожили.

Большая часть класса собиралась домой только к вечеру, планируя день провести здесь. Мне же нужно было уходить, чтобы прямо утром появиться у дяди с тетей: контейнер пришел, срочно вывозить надо.

Поэтому после завтрака я сказала Ольге Ивановне и девчонкам, что я выхожу в поселок. Ольга Ивановна заволновалась: хоть и недалеко, а идти одной, все-таки, не дело. Стала прикидывать, кого из наших мальчишек дать мне в проводники.

Неожиданно вызвался прободрствовавший всю ночь Ярослав, сказал:

— Мне тоже нужно идти, встречать в Северобайкальске поезд.

Дело разрешилось, и Ольга Ивановна успокоилась. Я даже спальник забирать не стала — договорились, что мальчишки его в школе оставят, в подсобке физического кабинета.

Мы шли с Ярославом по тропе и молчали.

О чем нам было говорить?

О законе Ампера?

Понемногу светало, солнце уже поднялось, но в сыромолоконское ущелье его лучи пока не проникали.

Мы прошла половину пути — и тут кусты на склоне затрещали, раздалось угрожающее басовитое ворчание. Кто-то косматый ломился к нам сквозь заросли.

Я и ахнуть не успела, как точным отработанным движением Ярослав отшвырнул меня себе за спину и встал лицом к опасности, с неизвестно откуда взявшимся ножом в правой руке.

Это было именно отработанное, до боли привычное движение — выдвинуться вперед, убрав слабых в тыл. Я знаю, как редко оно встречается: именно как привычка, как обычный образ действий. В прошлом моем классе царил закон «каждый сам за себя», и я прекрасно знаю, сколько людей оттуда, не задумываясь, швырнули бы меня вперед, навстречу грядущей беде, чтобы самим убежать, пока принесенную жертву обгладывают.

Ворчание перешло в басовитый лай — из кустов на нас вывалился большой, кудлатый щенок, помесь кавказской овчарки с лайкой (на это намекал пушистый хвост бубликом). На ошейнике у него болтался кусок оборванной веревки.

Видимо, щенок сбежал из ближайших отсюда домов и прошатался всю ночь на воле, не помня себя от счастья.

Сейчас он разрывался между желанием напугать нас и наоборот, подластиться, подружиться. Еды выцыганить.

Увидев Ярослава, сразу понял, что такой сам кого хочешь напугает, завилял хвостом и плюхнулся перед ним на спину, смешно болтая толстыми лапами. Пузо у него было пятнистое.

— Он голодный, — поставил диагноз Ярослав, пошарил левой рукой в кармане камуфляжной куртки, достал кусок хлеба и кинул щенку. Тот, извернувшись, слопал подарок на лету, убедился, что еды больше не дадут — и снова учесал вверх по склону, не собираясь пока возвращаться к миске и конуре.

Ярослав аккуратно спрятал нож в сапог. Это был не тот нож, которым он сгущенку открывал, я все заметила! Еще бы, ни один охотник свой клинок о железо похабить бы не стал. Вот чужой — пожалуйста.

Прятать ножи в сапоге было для меня как-то диковато, но, если задуматься, мудро. Кто бы ему разрешил по поселку с холодным оружием ходить? Загремел бы, как миленький, в каталажку. Я, маленькая, всегда удивлялась: у папы охотничьих ножей в затейливых ножнах — завались, а он на людях их не носит. Почему? Ведь красиво! Спрячет в рюкзак и только в лесу на пояс вешает. Он мне объяснил, что нельзя, это оружие.

Показались первые заборы поселка, залаяли за заборами собаки.

До выхода к трассе Нижнеангарск — Северобайкальск осталось совсем немного, нужно было пересечь изящным мостиком речку, перейти на правый берег.

И тут Ярослав заговорил:

— Я хочу подняться на ту горушку, — махнул он рукой, показывая вперед.

— Я с тобой, — не дала я ему продолжить, что, мол, теперь ты и одна дойдешь, здесь уже жилье.

Потому что сразу поняла, о какой горе он говорит.

Если стоять на берегу Сырого Молокона лицом к Байкалу, как мы с Ярославом сейчас, то гора по левой руке тянется и тянется к байкальскому берегу, словно хочет воды напиться. Когда прокладывали железную дорогу, вытянутый язычок этой горы мешал трассе, его перерезали траншеей, взорвав горную породу. Положили по дну получившегося ущелья рельсы, через речку перекинули железнодорожный мост, а окончание горы осталось торчать над поселком округлой такой кочкой, поросшей сосняком.