Князь Владимир и истоки русской церковной традиции. Этюды об эпохе принятия Русью христианства - [39]

История России не была счастливой. Европейцы отмечали варварство ее населения и деспотический образ правления»[395].

К этому «хору голосов», отрицающих позитивное значение крещения Руси, присоединяются и националисты-неоязычники, по мнению которых Русь до крещения обладала высокой национальной языческой культурой, «уничтоженной» иностранными (уточним – византийскими) христианскими миссионерами – проповедниками и священнослужителями.

Таким образом, можно наблюдать, как либертированная интеллигенция использует сюжет крещения Руси в идеологических целях вестернизации в выгодном для себя ракурсе, одновременно отказывая в праве на это государству и церкви. Что можно противопоставить такой позиции? Можно ли видеть в либеральной идее подлинный социальный заказ или мы имеем дело с подменой понятий и вопиющим антиисторизмом?

Неоязыческая мысль обычно обвиняет христианство в «иноземности». Можно встретить безосновательные рассуждения о геноциде, сопровождавшем крещение Руси, об уничтожении богатой русской языческой культуры, которую не оценили иностранные миссионеры. Прежде всего отметим: никакого «богатства» древнерусской языческой культуры не обнаружено. Языческая эпоха была эпохой бесписьменной, следовательно, в словесной культуре не оставила ничего большего, чем эпос, подвергшийся впоследствии естественной народной обработке уже в рамках православного влияния. Языческая эпоха характеризовалась отсутствием фундаментальной архитектуры и живописи, т. е. наиболее сильно впечатляющих, идейно наполненных и инженерно решенных видов монументального искусства. Нет следов и того, что имели место богатые музыкальные традиции или скульптура, хотя эти виды искусства, несомненно, применялись в языческих ритуалах. Таким образом, Руси нечего было терять, принимая христианство.

Однако нельзя утверждать и того, что «иноземное» православие заменило на Руси национальную религию. Реконструкции древнерусского язычества показывают, что в нем напластовалось много следов влияний окружающих народов на формирование дохристианского культа на территории Руси. Здесь встречаются славянские, финно-угорские, скандинавские, хазарские, скифо-иранские и прочие божества, что создает впечатление синкретики[396]. Учитывая, что известный нам пантеон есть результат языческой реформы Владимира 980 года, то говорить об «автохтонности» древнерусского язычества не приходится.

Сребренник Святополка.

Более того, едва ли можно говорить о том, что христианство было более «чуждым» местному населению, чем эклектическое язычество. Ведь коренным населением восточно-европейской равнины были финно-угры, культ которых не только чрезвычайно трудно восстановим, но и мало интересует исследователей, поскольку социальный «заказ» на его реконструкцию ниоткуда не поступал. Славяне, реконструкция динамики развития культа которых – более реалистичная научная задача, пришли на территорию Восточно-Европейской равнины ненамного раньше варягов – около V–VI веков. Норманны, известные под названиями «русь» и «варяги», впервые появившиеся в северных пределах будущей Руси в конце VI века, также принесли с собой свои балто-скандинавские религиозные культы[397]. Все три культовых напластования почти не смешивались друг с другом до реформы князя Владимира 980 года, которая также не привела к желаемому результату – созданию единого этноса. Таким образом, теперь не представляется возможным решить, какой из перечисленных выше культов должен восприниматься как базовый или автохтонный.

Князь Ярослав Мудрый, реконструкция М. Герасимова.

Первыми христианство на Русь принесли, не считая немногочисленных миссионеров, деятельность которых не была удачной, варяги, служившие в Константинополе и бывавшие там по торговым делам. Это означает, что один из языческих народов, считавший Русь своей родиной, оказался вполне готов к добровольному принятию более высокой, сложной и богатой христианской культуры. Однако и славяне, исходя из известных летописных данных о крещении киевлян, не оказали сопротивления при крещении, т. е. также оказались внутренне готовы к этой религиозной трансформации[398]. Происходившее в Новгороде, Ростове, Вятке и некоторых других регионах, где, судя по косвенным данным, христианство прививалось с трудом, не дает возможности понять, какая из указанных выше народностей по-настоящему сопротивлялась крещению – финно-угры, славяне или еще какие-нибудь местные народы[399].

Все это дает право утверждать, что международный характер принимаемого христианства, наложенный на сложную историю и этническую ситуацию на Руси эпохи ее крещения, вполне соответствует тому несмешанному многообразию народов и культов, которые бытовали на Руси в эту и предшествовавшие времена.

Эпилог

Эпоха князя Владимира – не только очень давняя эпоха. Это заря русской истории. Историческое сознание только просыпалось в народах Руси. Только начинала робко применяться письменность. Этногенез был далек до завершения. Тогда князь Владимир Святославич сделал «биографический» выбор Руси – выбор веры.

«Выбор веры» – не историческая фикция и не легенда. Это долгий и трудный процесс, который прослеживается в ранней истории Руси на многочисленных примерах и обильном материале. Поскольку большая часть его либо носила эпический и полуэпический характер (в силу поздней его фиксации в Повести временных лет), либо вообще была описана другими народами, исторические реалии настолько тесно переплелись с осмыслением, что теперь едва ли возможно отделить одно от другого. Князь Владимир жил в конце эпохи безальтернативной эпичности. Его деяния для потомков, писавших летописи, были подернуты завесой эпической тайны и величия. Св. князь своей волей начал новую эпоху – эпоху письменной, осмысленной и целеустремленной истории Руси. Осмысление и цель дало древнерусскому обществу христианство.