Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [8]

Казалось, эти мучения будут вечными и обойдутся армии в тысячи умерших, но когда до Кезлева оставалось около пятнадцати верст, пришло облегчение — ясное выцветшее небо затянули тяжелые свинцовые тучи, с запада подул порывистый, с запахом морской соли ветер, и, разорвав оглушительными раскатами грома унылую тишину, на землю хлынули потоки воды. Ливень был такой сильный, что в считанные минуты превратил степь в грязное чавкающее месиво, в котором солдатские ноги утопали выше щиколотки.

Ливший несколько часов дождь взбодрил армию. Люди, хотя и промокли до нитки, повеселели, а когда узнали, что до Кезлева остался один переход, — зашагали бодрее.

На десятый день похода армия наконец-то вошла в город.

Прапорщик Долгоруков въехал в Кезлев на телеге. Он тоже перенес желудочную хворь, сильно ослаб и не мог идти пешком. Солдаты, жалея юного офицера, устроили его поудобнее на пустых мешках, а кто-то дал найденный в одной из деревень кусок настоящего хлеба. Возможно, эта заботливость солдат и спасла Василия от печального конца.

Окруженный каменной стеной с приземистыми, похожими на бочки круглыми башнями Кезлев был одним из крупнейших торговых городов Крыма, чему в немалой степени способствовало его удачное местоположение на берегу широкой песчаной бухты. Десятки больших и малых кораблей шли сюда с товарами из Очакова и Кинбурна, румынских земель и Турции. Эти же корабли увозили в разные края доставленные в Кезлев российскими купцами и прочим торговым людом хлеб, пушнину, железо в прутьях и пластинах, медь, тонкие и толстые холсты, икру паюсную и свежепросольную, рыбью кость, щетину, соленую и вяленую рыбу, канаты, веревки, разную посуду, литые и маканые свечи, масло конопляное, льняное, коровье, галантерейные вещи.

Весть о наступлении армии на Кезлев враз изменила жизнь и облик города: исчезли из бухты корабли, закрылись лавки, кофейни, улицы обезлюдели. Часть города была сожжена самими татарами и турками, стремившимися не только увезти все запасы, но и оставить завоевателей без крова над головой. Однако все сжечь беглецы не успели — ливень погасил огонь, и много пшеницы, ячменя, фуража, которые должны были сгореть в пламени, остались почти нетронутыми.

Найденные в городе запасы подкрепили армию, но и в какой-то мере ослабили.

Некоторые молодые солдаты, преимущественно из недавних рекрутов, желая поскорее утолить голод, не стали слушать ветеранов и наелись, что называется, до отвала. А потом, обхватив руками животы, умирали, катаясь по земле от нестерпимых болей.

Офицерские обозники, пожалев своих лошадей, но не имея необходимого понятия в правильном их кормлении, без всякой меры сыпали исхудавшим животным в торбы пшеницу и ячмень, надеясь через это привести их поскорее в доброе состояние. А изголодавшийся скот все жевал и жевал, забивая ненасытные желудки сухим зерном. А потом, после водопоя, зерно разбухло, и весь Кезлев огласился страдальческим ржаньем и мычаньем погибающей скотины. В считанные часы околели несколько сот лошадей, а быков смышленые солдаты прирезали сами, освежевали и впервые за много недель поели хорошего мяса.

В Кезлеве Миних простоял почти неделю. Он дал возможность исстрадавшейся армии передохнуть в прохладе зеленеющих садов и морского ветерка от одуряющей монотонности степного пути, запастись печеным хлебом, отремонтировать обозные повозки, похоронить умерших от болезней солдат и офицеров. А затем, приказав зажечь все уцелевшие после татарского пожара дома, двинул войско на Бахчисарай.

Чтобы избежать испытанного уже в полной мере голода, каждая рота везла на артельных телегах запас печеного хлеба на восемь дней, да еще зерна в мешках на три недели, чтобы потом молоть его на ручных мельницах. Но опасаясь снова попасть в нужду, солдаты набрали зерна так много, что уже после двух маршей треть его пришлось выбросить, поскольку лошади и волы не могли тащить перегруженные многопудовыми мешками возы. Измученный многомесячными переходами гужевой скот устал до такой степени, что подчас не мог сдвинуться с места, и, чтобы продолжать движение, каждый раз до сотни солдат сами впрягались в повозки.

Покинув Кезлев, заметно поредевшие полки шли поначалу вдоль берега моря, по заросшей серебристыми ковылями тусклой прибрежной степи, затем отвернули вправо.

Здесь местность становилась все более холмистой, появились кустарники, чахлые деревья. А вскоре армия подошла к неширокому бурлящему Бельбеку, казавшемуся после впечатляющей мощи украинских рек обыкновенным ручьем. Тут начинались крымские горы, невысокие, пологие, но далее — все выше и круче.

К столице Крымского ханства Миних подошел двадцать седьмого июня.

Словно нарисованный кистью художника, Бахчисарай был картинно красив. Зажатый в долине между лесистых гор, утопая в зелени фруктовых садов, над которыми торчали узкие наконечники стройных тополей, он живописно протянулся на добрую версту по обеим берегам неширокой, но бурной речки Чурук-Су, стремительно журчавшей по извилистому каменистому руслу. Повсюду виднелись купола мечетей, десятки минаретов тонкими свечками взметнулись в голубое, без единого облачка небо.