— Картечи-и-и! — взревел Прозоровский.
С дистанции в сто саженей свинцовая картечь хлестнула зло и беспощадно. Тысячи пуль вспенили пыльными столбиками сухую степь, раскаленными иглами впились в лошадиные морды, играющие мускулами тела, в татарские головы и груди.
Закувыркались, ломая шеи, вскидывая жилистые ноги, сраженные лошади. На всем ходу, как камни из пращи, полетели из седел сгорбленные всадники, разбиваясь насмерть о затвердевшую землю. Уцелевшие натянули поводья, пытаясь остановить бег обезумевших лошадей, отвернуть от дымящих пушечных жерл. На них в бешеном галопе налетели скакавшие позади, смяли, смешались, сталкиваясь и падая, топча копытами живых и мертвых.
По этому стонущему, храпящему в предсмертной муке месиву людей и лошадей вновь секанула картечь. Тягучим раскатом прокатившись с фланга на фланг, грянули залпы батальонов Алексея Голицына… Еще раз… Еще…
— А теперь, князь, ваш черед! — вдохновенно прокричал Прозоровский Петру Голицыну.
Голицын, сдерживавший пританцовывавшего рослого жеребца, привстал на стременах, вскинул руку и величественным жестом послал вперед все тридцать эскадронов своей кавалерии…
Разгром был полный!.. Сломленная, расстрелянная татарская конница отступала вместе с хлынувшими с линии и крепости янычарами. Бежавших к Соленым озерам турок и татар эскадронцы рубили саблями, пронзали пиками, устилая степь убитыми и ранеными.
Неприятеля гнали двадцать верст — гнали, пока не притомились кони…
Красное, словно налитое пролитой за ночь кровью, солнце медленно выползало из-за горизонта, задумчиво оглядывая пробуждающуюся после неспокойного сна выгоревшую степь. Ночная прохлада осела на землю серебряной росой, искрившейся в косых рассветных лучах.
Озябший Берг послал денщика в лагерь за водкой. Романиус продолжал попыхивать трубкой. Долгоруков и Эльмпт, сидя на табуретах, молча наблюдали за всадником, во весь опор летевшим к кургану.
Это был офицер от Мусина-Пушкина. Он на ходу спрыгнул с коня, взбежал, задыхаясь, на курган, прохрипел срывающимся голосом:
— Ваше… сиятельство… линия взята…
Генералы порывисто встали, сняли шляпы, чинно и неторопливо перекрестились.
Долгоруков подошел к офицеру, крепко притиснул к себе, расцеловал и, отступив на шаг, обернувшись к генералам, задрожал губами:
— Все, господа… Все… Ворота в Крым отворены.
Старик Берг расчувствовался, торопливо полез в карман за платком…
Генералы завтракали здесь же, на кургане. Стоя выпили за славу российского оружия, за государыню, за главнокомандующего, помянули павших солдат и офицеров.
А Долгоруков, указывая вилкой на крепость, где засели остатки турецкого гарнизона, пробасил Мусину-Пушкину, приглашенному к столу вместе с Каховским и Прозоровским:
— Ты, Валентин Платоныч, сковырни сию болячку… Ежели до вечера оружия не сложат — силой отбери!..
В полдень Мусин-Пушкин стал демонстративно, не прячась, подтягивать осадную артиллерию к крепостным стенам. Турки прекратили огонь, наблюдая за приготовлениями русских. Когда же граф с той же демонстративностью построил батальоны для атаки — крепостные ворота заскрипели ржавыми петлями, открылись и выпустили трех всадников.
К ним подскакали гусары, окружили, привели к Долгорукову.
Василий Михайлович, сидя на барабане, спросил небрежно:
— Кто будут?
Депутаты назвали себя.
Услужливый Якуб скороговоркой перевел:
— Янычарские командиры Али-ага, Осман-ага и каймакам Эмир-хан.
— С чем пожаловали?
Депутаты подали письменное прошение о пощаде и добровольной сдаче крепости со всей артиллерией, снарядами, провиантом.
Долгоруков подобрел:
— Давно бы так… Мы пленным зла не чиним… Завтра и примем капитуляцию!..
Но весь следующий день турки просидели в крепости, словно забыв о прошении.
— Может, помощи от Селима ждут? — предположил Романиус. — Хотят время выиграть?
— Ушло их время! — бросил Долгоруков. — Теперь карты сдаю я!
Он приказал Мусину-Пушкину напомнить туркам об их обязательстве и — если станут волынить — взять крепость штурмом.
Турки, видимо, поняли, что Долгоруков шутить не будет, и утром шестнадцатого июня сложили оружие и знамена. А Эмир-хан поднес командующему ключи от Ор-Капу.
Трофеи оказались богатые: на линии и в крепости русские захватили 86 медных и 73 чугунные пушки, 3 гаубицы, 10 мортир, 25 тысяч ядер, 1300 бомб, 1000 пудов пороха и много прочего снаряжения. Был пленен гарнизон — 871 турок.
Потери Второй армии при штурме оказались совершенно незначительны: 25 убитых, 135 раненых и 6 казаков пропали без вести.
— А неприятель? — небрежно спросил Долгоруков, очень довольный тем, что утер нос выскочке Петру Панину, едва не загубившему армию при взятии Бендер.
— Еще подсчитываем, ваше сиятельство, — доложил Мусин-Пушкин, шелестя рапортами командиров. — Но уже видно, что только убитыми наберется более тысячи двухсот человек.
Долгоруков благодушно покряхтел и в который раз кинул взгляд на крепостные башни с реющими на ветру русскими знаменами.