Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [31]

— Они сами хотят умереть, — бесстрастно изрек хан, отводя взор от проруби. — А жизнь аги в моей воле.

Темный тугой поток безжалостно затянул турок под ледяной панцырь и, зажав мертвой хваткой в своих холодных объятиях, медленно понес к устью, чтобы через много верст выплюнуть их распухшие тела в южных лиманах.

Равнодушно обсуждая бессмысленную гибель сипах, войско торопливо покинуло опасное место и направилось к Ингулу.

Наступившая через день сильная оттепель, которой так боялся Тотт, размягчила речной лед. Привычные к каверзам погоды, к переправам через большие и малые реки, ногайцы переходили Ингул осторожно, налегке, по одному, и почти все достигли другого берега.

Сипахи же проявили свойственную им недисциплинированность, беспорядочной толпой высыпали на лед и жестоко поплатились за непослушание своим командирам. Подтаявший ледяной покров Ингула не выдержал тяжести множества людей и лошадей и проломился, образовав огромную полынью, враз поглотившую неосмотрительных турок.

Помрачневший Керим-Гирей, стиснув зубы, безмолвно наблюдал за гибелью сипах, которым никто уже не мог помочь.

Надрывно крича, цепляясь друг за друга, за гривы пронзительно ржавших лошадей, несчастные турки, захлебываясь, барахтались в жгучей ледяной воде; набухшая, ставшая свинцовой одежда сковывала движения, пудовой гирей тянула на дно. Многозвучный тягучий гул, плотной пеленой повисший над шевелящейся полыньей, с каждой минутой пугающе слабел и наконец последним, неясным, оборвавшимся звуком нырнул под неровную кромку льда.

Над зажатой с двух сторон возвышенными берегами рекой, огромным черным зрачком уставившейся в голубое безоблачное небо, воцарилась гнетущая тишина. Ногайцы и татары, густо облепившие берега, отрешенно глядели на переставшую бурлить гладь Ингула. Барон де Тотт, расширив в ужасе глаза, сбивчиво крестился трясущимися пальцами. Смуглая обветренная щека Керим-Гирея мелко дрожала в тике. Почти мгновенная нелепая смерть такого большого числа воинов[10] обволакивала разум смутным, неосознанным страхом.

Керим-Гирей первым очнулся от оцепенения, закричал мурзам и агам, чтобы войско продолжало переправу. А затем, обернувшись к Тотту и кивнув в сторону полыньи, сказал подавленно:

— В Париже такого не увидишь, барон.

— Да, — шепнул, потрясенный случившимся, Тотт. — Жуткое зрелище.

— У плохих воинов и смерть никчемная.

Тотту, внутренне жалевшему турок, не понравились слова хана. Он не сдержался и с резкостью, даже, пожалуй; чрезмерной, попрекнул его:

— Пока у вас слишком много смертей, но мало побед!

— Не терпится видеть покоренные крепости? — вяло усмехнулся Керим.

— До сего дня я видел только пылающие села.

— Так и должно быть, барон… Чем больше земель я опустошу, тем труднее будет гяурам возродить на них жизнь. Придется все строить заново, закладывать магазины, собирать припасы для армии. Ибо без них она — на Крым! — не пойдет. И поэтому, барон, я буду жечь здесь все, что горит… Впрочем, возможно, завтра ты увидишь и крепость… Я отделяю двадцать тысяч воинов в предводительство калги-султана и посылаю на Самару-реку и к Бахмуту. А сам иду к русской цитадели…

К полудню следующего дня 50-тысячное войско хана черной тучей обложило Святую Елизавету. Керим-Гирей не знал, какие силы скрыты за ее каменными стенами, но обилие пушек, угрожающе глядевших во все стороны, подавило у него желание идти на приступ. Вместе с тем, опасаясь ночной вылазки русских, он вечером послал к крепости несколько сотен ногайцев, велев им погромче шуметь, создавая видимость подготовки к штурму.

Комендант крепости генерал-майор Александр Исаков, которому доложили о приближении татар, поспешил вывести гарнизон на стены и больше часа простоял на бастионе, Прислушиваясь к доносившимся снизу приглушенным крикам, вглядываясь в мерцание множества факелов. Батальоны были готовы отразить приступ, но татары почему-то медлили. Изрядно продрогнув, Исаков спустился вниз и вернулся в свой дом, приказав полковнику Корфу прислать за ним в случае начала штурма.

Замерзая на студеном ветру, под легкий перезвон колоколов соборной Троицкой церкви российские солдаты провели на стенах всю ночь, так и не сомкнув глаз. Татары же, у жарких костров, отдыхали, радуясь хитрой уловке хана. Лишь под утро вконец иззябший Корф, поняв, что неприятель обвел его вокруг пальца, оставил на стенах усиленные посты и вместе с батальонами отправился в казармы.

Днем Керим-Гирей объехал крепость, еще раз внимательно осмотрел бастионы, пересчитал пушки и окончательно отказался от намерения ее штурмовать. Подняв свое войско, он обошел Святую Елизавету и, спалив дотла стоявшие неподалеку села Аджамку и Лелековку, устремился дальше.

Жаждавший сражения Корф предложил Исакову послать в погоню гарнизонную кавалерию. Но генерал, округлив глаза, раздраженно замахал руками:

— Ни в коем случае, полковник!.. Мы выведем батальоны в поле, а басурманы повернут и порубят всех!

Отказ звучал убедительно, но по тому тону, каким он был произнесен, Корф понял, что комендант трусит и хочет отсидеться за мощными каменными стенами.

«Батальоны бережет… Ишь какой заботливый», — пренебрежительно думал полковник, шагая по протоптанной в скрипучем снегу дорожке к казарме.