Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [153]

— Али-паша хочет знать, много ли при Крымской армии есть генералов? И сколько при них состоит войска?

— Десять человек, — ответил Веселицкий, решивший не скрывать того, что, по всей вероятности, и так известно неприятелю от татарских осведомителей. — И войско изрядное: тринадцать полков пехоты, четырнадцать — кавалерии, казачьих разных двенадцать полков, две тысячи запорожцев и егерский корпус.

— А как велики полки?

— Пехотные — по две тысячи, гусарские и пикинерные — тоже по две, казачьи — по пяти сот человек, а егерей две тысячи.

Турки неторопливо все записали, потом спросили:

— В чем состоит содержание трактата, заключенного в Карасубазаре?

Веселицкий, напрягая память, довольно точно пересказал все артикулы.

Турки опять все записали, оставили резидента в палатке, а сами отправились к Али-паше. Вернулись они быстро.

— Али-паша хочет видеть тебя!..

День выдался жаркий, жгуче палило солнце. Полы огромного шатра были подняты с трех сторон, но теплый, вязкий ветер, удушливыми волнами пробегавший вдоль скалистого берега, облегчения не приносит. У шатра шумели янычары; их было около трех тысяч, стояли они большим полумесяцем в восемь рядов.

Веселицкого усадили на табурет, поставленный у входа в шатер. Сам Али-паша сидел в глубине, под пологом, на софе, устланной полосатым атласом, облокотившись на парчовые подушки. Потягивая из кальяна табачный дым, он терпеливо ждал, когда резидент допьет предложенный кофе, затем спросил насмешливо о татарах:

— Как Россия могла поверить этим бездельникам?

Веселицкий отставил чашку, отер губы платком, ответил осторожно:

— В нашей обширной империи есть люди разных наций и законов. И коль они учиняют свою клятву — мы им верим. А татары не только по своему закону многократно клялись, но и целованием Корана все оное подтвердили.

Паша ухмыльнулся:

— Вы, русские, слову татарскому верите, а им плеть нужна. Да подлиннее… Ты давно у них обитаешь?

— Третий год.

— Язык знаешь?

— Плохо… Турецкий лучше.

— Ты был в Стамбуле?

— В юные годы поехал, но там в ту пору моровое поветрие приключилось. Я десять месяцев жил в Бухаресте и Рущуке, но так и не дождался, когда оно спадет.

— Ничего, — скосил рот паша, — ныне твое намерение исполнится… Я тебя отправлю туда. В Едикуль!

Название главной турецкой тюрьмы Веселицкий, конечно же, знал. Но прикинулся простачком.

— Я в твоих руках, паша. Все зависит от твоей воли… Но прошу принять в уважение всенародное право и то обстоятельство, что я от такой великой в свете императрицы аккредитован при крымском хане резидентом.

— Зачем?

— Надеюсь, что в Едикуле мне будет дозволено пользоваться свойственными моему чину преимуществами.

Паша весело засмеялся, потом махнул рукой чиновникам:

— Уведите его!

Чиновники отвели Веселицкого в прежнюю палатку. А ближе к вечеру, усадив его в лодку, перевезли на корабль капудан-паши Мегмета.

Тот принял резидента сурово, обругал и переправил на «Патрон» — корабль Али-паши. Там Петра Петровича встретили более милостиво: определили в отдельную каюту, хорошо угостили.

На четвертый день ареста, в полдень, к кораблю причалила лодка, посланная Али-пашой. Поднявшийся на борт «Патрона» чиновник объявил, что час назад в лагерь приехали визирьские нарочные, которые привезли копию трактата о мире, заключенного двумя империями в Кючук-Кайнарджи.

Известие о подписании мира изменило положение Веселицкого. Капудан-паша Мегмет прислал на «Патрон» чиновника, объявившего резиденту, что он теперь не пленник, а гость. Этот же чиновник перевез Петра Петровича на берег к Али-паше. Тот поздравил его с окончанием войны, а потом высказал пожелание о переводе своего флота в Кафу.

— Скоро на Черном море штормы начнутся. Если флот останется в открытой воде — погибнет.

При неустойчивости политического и военного положения, свойственного обычно первым неделям мира, было бы неразумно позволить туркам перевести флот и многотысячное войско к Кафе, от которой рукой подать до кубанских берегов, где бряцали оружием отряды Девлет-Гирея, и до Керчи и Еникале, прикрывавших батареями пролив в Азовское море.

И Веселицкий уклончиво возразил:

— Сообразуясь с артикулами подписанного мира, разумнее будет отвести флот к берегам Порты.

— В полученном мной фермане предписывается оставить неприятельство с российскими войсками. Что же до оставления Крыма, то фермана об этом я не имею.

— В таком случае благопристойность требует уведомить о вашем желании предводителя Второй армии князя Долгорукова. А до его согласия флот должен оставаться в нынешнем состоянии.

Али-паша улыбнулся, приоткрыв ровные зубы:

— Лучше будет, если к моему письму приложится и ваша письменная просьба.

Веселицкий распустил лицо сочувственными морщинками, без промедления изъявил готовность отписать его сиятельству, надеясь в душе, что командующий сам поймет опасность турецкого предложения и не даст на него разрешения.

Пока готовились нужные письма, от Долгорукова приехал нарочный офицер с требованием к Али-паше немедленно отпустить резидента из плена. Но паша ответил умело: до получения обещанного ему фермана он удерживает резидента — как гостя! — при себе для предотвращения могущих возникнуть непредвиденных взаимных ссор и обид между турецкими и русскими войсками. И отпустил только переводчика Дементьева.