Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [133]

В диване, по всей вероятности, прознали о чрезмерном любопытстве Веселицкого: солдаты из его охраны стали доносить о подозрительных людях, замеченных у резиденции. Веселицкий запретил конфидентам даже приближаться к его дому, а все сведения велел передавать через верных приятелей. От Бекира он потребовал представить какие-либо убедительные доказательства существования заговора.

Густой майской ночью от Бекира пришел грек Иордан и сказал, что во дворце опять собрался диван, который решил в наступающую субботу следовать к Керчи и Еникале. Туда же было велено идти всем татарам.

— И хан поедет? — сердито спросил Веселицкий, донельзя растревоженный услышанным.

— Да, поедет.

— А ты не обманываешь?

— Так Бекир сказал. Он сказал — я передал.

— В субботу? Значит, через три дня… Хорошо, иди. — Веселицкий механически бросил ему в руки кошелек. — Отдашь Бекиру!..

Когда грек ушел, Дементьев посоветовал предупредить комендантов крепостей.

— За этим дело не станет, — отмахнулся Веселицкий. — Хана уличить надо!.. И заговор сорвать!

— Но как?

Веселицкий нервно побарабанил пальцами по столу, затем сказал отрывисто:

— Завтра пойдешь во дворец… К хану… Добьешься для меня аудиенции. На субботу!

— Хан может отказать.

Веселицкого, раздосадованного сообщением Бекира, вдруг обуял гнев.

— Умри, а добейся! — раздраженно вскричал он. И тут же, понимая, что незаслуженно обидел переводчика, извиняющимся тоном добавил: — Семен, прошу, справь службу…

На следующее утро Дементьев был во дворце. Сагиб-Гирей долго отказывался принимать русского резидента в указанный день, предлагал встретиться позднее. Дементьев проявил необыкновенную настойчивость и твердость.

— Речь пойдет о делах, составляющих благополучие не только России, но и Крымского ханства, — говорил он, избегая уточнять тему предстоящего разговора. — Ни один государь не может оставаться безучастным к судьбе своих подданных в минуту, когда им угрожает смертельная опасность… Я не уйду из дворца, пока не получу положительного ответа!

Хан, сделав кислую гримасу, неохотно согласился дать аудиенцию.

В субботу, двадцать четвертого мая, в третьем часу дня, в присутствии хана и всего дивана Веселицкий обвинил татар в готовящемся заговоре против России. Говорил он недолго, но резко, и закончил речь восклицанием:

— Действия ваши есть тягчайшее клятвопреступление! Перед своим народом!.. Перед Россией!.. Перед Господом!

Разоблачение резидента ошеломило членов дивана.

Позднее, описывая свой демарш Долгорукову, Веселицкий отметит в рапорте, что татары «не были в состоянии минуты с четыре и слова вымолвить, но, взирая друг на друга, выдумывали, какими красками злой свой умысел лучше прикрыты.

Смятение чиновников подтвердило правоту конфидента — заговор действительно готовился. Но теперь татарское выступление будет сорвано: вряд ли хан и беи отважатся на мятеж, зная, что русским все известно и войско их, без всякого сомнения, подготовлено к отпору.

Первым пришел в себя хан-агасы Багадыр-ага. Натянуто улыбаясь, он сказал слащаво:

— Его светлость хан и все чины правительства уверяют вас, что в силу заключенного трактата вечной дружбы и союза они ни о чем более не пекутся, как о распространении доброго согласия между свободными народами и искоренении злых людей… А вас мы просим не верить лживым слухам и объявить доносчиков, сеющих смуту, для их примерного наказания.

— В таком случае вам придется наказать половину Бахчисарая, — запальчиво ответил Веселицкий. — Люди из моей свиты ходят по городу, своими глазами видят чинимые в последнее время приготовления. А в кофейных домах, в гостиных дворах, в лавках все открыто, без всякого зазрения и опаски говорят о выступлении его светлости в поход на Керчь… Я сам видел, — соврал Веселицкий, — как три ночи назад по Бахчисараю ехали в большом числе вооруженные татары.

— Мурзы могут приезжать к хану не только днем, но и ночью, — попытался оправдаться Багадыр-ага. — А что говорят в домах и на улицах — это ложь!.. Много ли с подлых возьмешь? Они говорят все, что на ум взбредет.

— И подлые, видя приготовления, делают свои заключения. У них тоже есть рассудок.

Багадыр-ага снова стал уверять резидента в ложности сведений о заговоре. Но Веселицкий не стал его слушать, демонстративно не попрощался и покинул дворец, предупредив, как бы между прочим, что все находящиеся в Крыму полки готовы в любую минуту сокрушить верных Порте злодеев.

Татары испугались разоблачения. Но еще больше они испугались, что стоящие на полуострове русские войска начнут исполнять угрозу, оглашенную в манифесте Долгорукова. Хан и диван некоторое время совещались, а затем отправили к Веселицкому дефтердара Казы-Азамет-агу и Ахметша-мурзу.

— Ваши слова причинили великое беспокойство и обиду, — объявил дефтердар. — Нас послали еще раз нелицемерно подтвердить, что все сказанное о приготовлениях — злая ложь и клевета… Мы намерены и далее твердо придерживаться трактата о дружбе, подписанного в минувшем ноябре.

«Твоими устами да мед пить», — подумал Петр Петрович, неприязненно глядя на низкорослого агу, заискивающе улыбавшегося всем лицом.