Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869 - [73]

Когда мы въехали во двор, князь приказал затворить ворота и тогда мы вышли из экипажей. Из всех дверей надворных строений высыпала прислуга, видимо обрадованная приездом барина, чего, быть может, уже и не чаяла. Князь, обойдя все комнаты, тотчас же отправился к дочери своей, Александре Александровне Вадковской, дом которой находился стена о стену с домом князя. На другой день, опять уходя к ней, князь взял и меня с собою. Как сама хозяйка, так и милые её дети (сын и четыре дочери) ласковым своим обращением расположили меня к себе сердечно. Когда ввели внука князя, малютку Колю, то в чертах его детского личика и в некоторых телодвижениях и манерах я заметил сходство с дедушкой.

— Ты находишь? — отозвался князь, когда я сказал ему об этом, — а я так еще и не разглядел его… такой крошка!

Когда, к обеду, мы возвратились в дом Вадковских, князь посадил внука к себе на колени и, пристально всмотревшись в его личико, погладил по головке и обласкав отпустил. С этой минуты в князе зародилась мысль, чтобы сына дочери своей, Николая Вадковского, приготовить к наследию и к продолжению фамилии Меншиковых, так как у сына Александра Сергеевича, князя Владимира Александровича, детей в живых не было.

За обедом г-жа Вадковская рассказала нам забавный анекдот, случившийся у неё в доме еще в бытность князя в Севастополе. Прежде всего, должно заметить, что у нас тогда отличался особенным удальством на вылазках, прославленный по всей России, матрос — Петр Кошка. Рассказы о его лихих и часто потешных подвигах как-то особенно нравились посетителям бастионов, приезжавшим в Севастополь из Петербурга; они, запоминая эти рассказы и передавая их с вариациями на все лады, так расславили Кошку, что забавное его имя сделалось популярным в обеих столицах. Оно переходило из уст в уста и дошло, наконец, до того, что Кошка, при затишьи толков о военных действиях по недостатку новостей, делался предметом всеобщих разговоров. «Ну, что Кошка? — спешили спросить приезжих из Севастополя — расскажите нам про Кошку!» А вдруг и сам Кошка явился в Москве. Раненый в грудь и в руку, с окровавленными повязками, притащился он в дом дочери князя Меншикова — передать ей поклон от доблестного родителя.

Легко себе вообразить какая поднялась суматоха, какая была радость в Доме Александры Александровны! Посланный от отца, да еще и кто: герой из героев — Кошка! О внимании, о заботах, оказываемых ему, и говорить нечего: Кошке в глаза глядят, не знают где усадить; в нём позабыт матрос, это гость, дорогой, почетный. Созывают друзей: в честь Кошки обед; пир горой. Кошка не может резать кушанье: дамы наперерыв спешат услужить увечному воину; за Кошкой речь: врет напропалую; проверять некому — и его слушают, ему удивляются. Из всех гостей, только один как-то хмуро посматривает на Кошку; его не забавляют россказни матроса и он, как офицер, не слишком-то доволен излишней развязностью нижнего чина.

Обед кончился; Кошка отяжелел; ему потребны отдых, перемена повязки. Посылают за доктором, раненого отводят в прекрасную комнату, где для него приготовлена отличная постель. Кошка отдыхает и в доме всё затихло: разговаривают вполголоса, ходят на цыпочках; чуть скрипнет или стукнет дверь — все шикают неосторожным: «не разбудите Кошку!»

Между тем, хмурый офицер, в ожидании доктора, пробрался к окну той комнаты, в которой отдыхал Кошка, и, заглянув чрез неплотно задернутые занавеси, увидал, что увечный герой, сняв свои окровавленные повязки, так-то ловко укладывает по карманам, из щегольской обстановки комнаты, всё, что ни попадает под руку. Ай, Кошка: поистине, блудлив как кошка, только не труслив, как заяц!

Чтобы никого не тревожить в доме, офицер тихонько послал за полицией и, без шуму связав Кошку-самозванца, отправил его на расправу к обер-полицмейстеру.

В короткое время пребывания своего в Москве, князь едва успел посетить почтенных лиц, своих сверстников, проживавших тогда в Белокаменной. В числе их был и младший брат князя, отставной полковник лейб-гвардии гусарского полка Николай Сергеевич.

Кроме брата, князь Александр Сергеевич познакомил меня еще с своею племянницею, княжною Екатериною Андреевною Гагариной. Своим живым, веселым характером и любезностью княжна умела занимать и развлекать князя, всегда находившего удовольствие в её обществе.

В Москве, первый выезд Александра Сергеевича был к Алексею Петровичу Ермолову. По возвращении от него, князь сказал мне, что Ермолов нездоров; а на другой день, посылая меня к нему осведомиться о здоровье героя Кавказа, заметил:

— Вот тебе случай увидеть этого замечательного человека!

Алексей Петрович принял меня в кабинете, где он, сидя за письменным столом, беседовал с каким-то купцом, одетым в сибирку и сидевшим напротив хозяина. При входе моем, Ермолов приподнялся и я во всём её величии увидел колоссальную, но уже одряхлевшую фигуру героя-полководца, в нанковой, серого цвета партикулярной одежде: короткий сюртук и крупными складками осевшие брюки не шли к могучим формам Алексея Петровича; с представлением о нём в моем воображении был неразлучен артиллерийский сюртук. Выражение лица маститого старца было доброе, приветливое; продолжительная, мирная жизнь, вероятно, смягчила тот суровый, грозный взгляд, который мы привыкли видеть на его портретах… Но это был всё тот же лев, хотя и состарившийся!