Книги Иакововы - [5]
Ксендз переступает высокий порог и весь погружается в теплый, пряный запах. Нужно какое-то время, чтобы глаза привыкли к темноте, потому что свет здесь впускает лишь маленькое окошечко, к тому же заставленное цветочными горшками.
За стойкой стоит подросток, у которого начали пробиваться усы; у него полные губы, которые слегка задрожали при виде ксендза, а потом пытаются произнести какое-то слово. Парнишка совершенно выбит из колеи.
- И как тебя зовут, парень? – смело спрашивает ксендз, чтобы показать, сколь уверенно он себя чувствует в этой темной, низкой лавчонке, а еще, чтобы разохотить подростка к беседе, но тот не отвечает. – Quod tibi nomen est? – уже официально повторяет он, но латынь, которая вроде как обязанная поспособствовать пониманию, неожиданно звучит слишком торжественно, словно бы ксендз пришел сюда дьявола изгонять, словно Христос в евангелии от святого Луки, который тем же вопросом встречает одержимого. Но мальчишка лишь сильнее раскрывает глаза и повторяет "бхх… бхх", после чего совершенно неожиданно сбегает за стеллажи, по дороге сбивая висящую на гвозде косу из головок чеснока.
Ксендз поступил глупо; не следовало ожидать, будто бы здесь говорят на латыни. Он критически разглядывает себя – из-под пальто выглядывают черные волосяные пуговки сутаны. Вот чего перепугался парнишка, думает ксендз – сутаны. Он усмехается про себя, и ему вспоминается библейский Иеремия, который чуть не потерял голову и пробормотал: Aaa, Domine Deus ecce nescio loqui! – Господи Боже, вот не умею я разговаривать.
И с тех пор ксендз про себя называет парнишку Иеремией. Он не знает, что делать, когда тот так неожиданно исчез. Так что сейчас он разглядывается по лавке, застегивая пуговицы пальто. Это ксендз Пикульский уговорил его прийти сюда, только теперь ему уже не кажется, что идея была такой уж хорошей.
С улицы никто не входит, ча что ксендз про себя благодарит Господа. Ведь не слишком обычный был бы вид - католический священник, рогатинский декан в лавке у жида, ожидающий, когда его обслужат, словно какая-нибудь мещанка. Советовал ему ксендз Пикульский идти к равви Дубсу во Львове, он и сам там бывал, и много чего от него узнал. И ксендз туда отправился, только старому Дубсу уже, похоже, надоели католические священники, расспрашивающие его про книги. Был он неприятно удивлен просьбой, а того, что ксендза Бенедикта интересовало более всего, у него не было, а может он только делал вид, будто не имеет. Он надел на лицо выражение приторной вежливости и, причмокивая, отрицательно покачал головой. Когда же ксендз спросил, а кто бы мог ему помочь, Дубс замахал руками и, отвернув голову назад, как будто бы за ним кто-то стоял, дал понять, что не знает, а если бы даже и знал, то все равно бы не сказал. После того ксендз Пикульский объяснил ксендзу декану, что дело тут в иудейских ересях, и хоть сами иудеи хвалятся, будто бы у них ересей нет, но, похоже, ради одной этой они делают какое-то исключение и откровенно ее ненавидят, не ходя вокруг да около.
В конце концов, Пикульский посоветовал ему пойти к Шору. Большой дом с лавкой возле рынка. Но при этом он глянул на ксендза как-то искоса, как бы с иронией, а может ксендзу так только показалось. Быть может, эти иудейские книги следовало было устраивать через Пикульского? Хотя ксендз декан не слишком-то его любит. Зато сейчас не нужно было бы стыдиться и потеть. Вот только упрямства у ксендза декана ой как много, вот и отправился сюда сам. И было еще одно, нечто не очень-то и разумное – малая словесная игра, повлиявшая на дело; вот кто поверит, будто бы такие мелочи обладают влиянием на мир. Ксендз прилежно работал над одним абзацем из Киршера, в котором упоминалось про громадного вола Шоробора. И, возможно, как раз похожесть слов привела его сюда – Шор и Шоробор. Неисповедимы пути Господни.
Только где же те знаменитые книги, где же тот персонаж, порождающий пугливое уважение? Лавка выглядит самой обыкновенной, а ведь ее хозяин это, якобы, потомок знаменитого раввина, весьма уважаемого мудреца, Залмана Нафтали Шора. А тут чеснок, травы, горшочки с приправами, банки и баночки, а в них приправы самой разной масти: толченые, молотые или в своем естественном виде, словно вон те палочки ванили или гвоздики гвоздик, шарики мускатного ореха. На полках, на сене разложены еще и рулоны ткани – это, похоже, шелка и атлас, очень яркие, притягивающие взгляд. Ксендз размышляет, а не нужно ли ему чего, но тут его внимание привлекает корявая надпись на приличных размеров темно-зеленой банке: "Herba the". И он уже знает, что попросит, когда сюда, наконец, кто-то придет – немного этого вот зелья, которое вводит его в лучшее настроение, что у ксендза декана означает: он может работать, не чувствуя усталости. А еще зелье это улучшает пищеварение. И еще он купил бы немного гвоздики, чтобы добавлять их в вечернее горячее вино. Последние ночи были настолько холодными, что замерзшие ноги не позволяли сконцентрироваться на письме. Взглядом он выискивает какую-нибудь лавку, а потом все происходит в один и тот же миг: из-за стеллажей появляется хорошо сложенный, бородатый мужчина в длинном шерстяном платье, из-под которого выглядывают турецкие сапоги с острыми носками. На плечи накинуто тонкое, темно-синее пальто. Мужчина щурит глаза, словно бы вылез из колодца. Из-за его спины с любопытством выглядывает тот самый Иеремия, который перед тем перепугался, и еще какие-то два лица, очень похожие на лицо Иеремии, такие же румяные и с любопытством в глазах. А с другой стороны, в дверях, ведущих на рынок, встал, запыхавшись, мелкий парень или молодой мужчина, потому что щетина на лице смогла сформироваться в светлую козлиную бородку. Он опирается о фрамугу и тяжело дышит, наверное, бежал сюда как можно быстро. Он нагло сверлит ксендза декана глазами и шельмовски усмехается, открывая здоровые, широко расставленные зубы. Правда, ксендз не совсем уверен, а не издевательская ли это усмешка. Для него предпочтительнее достойная фигура в пальто, поэтому к ней он он и обращается, чрезвычайно вежливо:
