Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [94]

Кстати, о поколении и об осмыслении своей принадлежности к нему. Скорее всего, люди рождения поздних 40-х и начала 50-х прошлого века относятся к «поздним шестидесятникам» или, во всяком случае, к ученикам, последователям и наследникам шестидесятников. И я, и все мои друзья вскормлены их мировоззрением, творчеством, принципами. Мы не могли не сочувствовать и не способствовать их деятельности в горбачевскую перестройку и в ельцинские 1990-е; для нас, как и для них, это лучшие годы жизни. Именно так характеризуют те времена сами шестидесятники в своих мемуарах: помощник Горбачева Анатолий Черняев, «архитектор перестройки» Александр Яковлев, редактор прославленного перестроечного «Огонька» Виталий Коротич, помощник редактора не менее славных «Московских новостей» Егора Яковлева Виктор Лошак… Воспоминания последнего, вышедшие совсем недавно, в 2021 году, именуются «Наивные годы». Вполне возможно, конец 1980-х и начало 1990-х были именно такими, но бывают времена, когда наивность лучше скептического цинизма.

Рядом с мемуарами на моей сегодняшней книжной полке стоят дневники. Их я стала коллекционировать, так как бесконечно ценю возможность «из первых рук» познать мировосприятие участника или свидетеля тех или иных событий, да еще сумевшего свое свидетельство по горячим следам запечатлеть.

О «Дневнике Нины Костериной» я уже писала, упоминала и о «Дневнике» Юрия Нагибина. Не говорю уже о таких всемирно известных авторах, как Мария Башкирцева или Анна Франк. (Кстати, когда мы с сыном несколько лет назад оказались в Амстердаме, то во время бесконечных прогулок по очаровавшему нас городу с изумлением обнаружили, что самая длинная очередь стояла не к полотнам Ван Гога и других известнейших мастеров, а к музею Анны Франк – к дому, где располагалось и во многом сохранилось легендарное Убежище.) Обращусь к документам, с которыми я познакомилась позже.

Безумно жаль вырванных и сознательно уничтоженных страниц из дневника Корнея Ивановича Чуковского, но даже в дошедшем до читателя виде этот памятник культурной жизни как Серебряного века, так и до ошеломления контрастной ему советской эпохи получился поразительным по стереоскопичности. Рядом с ним в моем шкафу красуется роскошная «Чукоккала» в ее последнем, нецензурованном издании.

Дневники Андрея Дмитриевича Сахарова – тоже памятник, но не культуры, а сопротивления. Особенно трогает меня в них авторская интонация, интонация какой-то ничем не украшенной объективности и сдержанного достоинства. И тем же сдержанным достоинством пропитаны стены их с Еленой Георгиевной малогабаритной квартирки в нашем нижегородском микрорайоне Щербинки, где – все-таки! – открыли музей…

Невероятно интересными оказались записи художницы и переводчицы Любови Васильевны Шапориной, охватывающие период с 1895-го по 1967 год. Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград. Блокада. Послевоенное выживание. Двадцатый съезд и Хрущев. Начало брежневского правления. И все это – с позиций дореволюционной русской интеллигентки. Редкая независимость и честность мышления, незыблемость простых и немногих, но вечных истин.

Недавно я перечитала огромный дневник Игоря Дедкова, интеллигента уже советской выделки, но из такого же незаурядного человеческого материала. В сравнении с Л. В. Шапориной уровень независимости и критичности мышления заметно понизился, но видится и чувствуется незаемность оценок и восприятия, которую автор, кстати, изо всех сил пытался сохранить, несмотря на опасную в этом смысле профессию литературного критика.

К моей любимой Нине Костериной на «дневниковой» книжной полке прислонились Лева Федотов, Нина Луговская и Юра Рябинкин. Лева был одноклассником Юрия Трифонова и прототипом Антона из «Дома на набережной» – лучшего друга автора и повествователя. В записях гениально одаренного мальчика в начале 1941-го предсказаны и будущая война, и даже ее ход. Нинин дневник извлечен из ее следственного дела и поражает недетским отторжением повседневной сталинской действительности 1932–1937 годов. Блокадные записи Юры обнародовали Д. Гранин и А. Адамович в своей замечательной «Блокадной книге», еще раз явив миру душу «русского мальчика» с бесконечно честным и совестливым отношением к себе и миру.

Словом, если вы стремитесь к адекватному постижению нашего прошлого и нашего народа – читайте дневники! И ведите их сами…

Я уже говорила, что все большую часть литературного пространства отвоевывает проза, являющая собой сплав документального и художественного повествования. Внутри этого способа освоения мира на наших глазах формируются отличающиеся друг от друга жанры. Так, Светлана Алексиевич предпочитает львиную часть текста отдавать исповедальному слову различных лиц, а ее авторская личность проявляется в вопросах, кратких замечаниях, предисловиях и постскриптумах, наконец, в отборе помянутых исповедей. Бенедикт Сарнов в четырехтомнике «Сталин и писатели» отдает предпочтение «нарезке и компоновке» документов, сопровождаемых авторским комментарием; его захватывающие двухтомные мемуары «Скуки не было» построены, наоборот, на авторском слове о подлинных фактах, но в текст достаточно широко включены как чужие воспоминания, так и документальные свидетельства.